Поезжане встретили молодых радостными восклицаниями. Обратно Мстиша с Ратмиром ехали вместе, и чем дальше тройка уносила их от Священной Рощи, тем веселее и легче было на душе. Возница по обычаю трижды сворачивал с дороги и петлял путь, прежде чем с песнями и залихватским гиканьем поезд, наконец, не въехал на княжеское подворье. Молодых уже ждала Радонега, одетая в вывернутую мехом наружу шубу и державшая в руках круглый хлеб.
Ратмир подхватил Мстишу за пояс и поставил её на полотняную дорожку, которой был выстелен путь до крыльца, следя, чтобы ноги княжны не коснулись голой земли. Подойдя к княгине, молодые низко поклонились, и Радонега разломила над их головами хлеб. Затем, приняв у своей прислужницы миску с хмелем и зерном, она стала осыпать молодых под общие крики:
— Хмель на веселье, жито на житьё!
Ратмир перенёс Мстиславу через порог на руках, и молодых ввели в гридницу, которая теперь была полностью готова к пиру, и снова усадили за стол. Две служанки натянули плат, скрывая Мстишу от окружающих глаз. Сваха начала расчёсывать её волосы и заплетать две косы, и девушки запели:
Ходила голубушка по голубню, ой,
По голубню ох.
Походила голубушка, сгуркнула эй,
Сгуркнула ох.
Не хотелось голубушке от стадичка отстать,
От стадичка отстать ох.
Отстала голубушка не по воле ох,
Не по воле ох.
Отстала ж сизая по неволе,
По неволе.
Отрубили крылышко правое,
Посыпались пёрушки рябые.
Ходила Мстишенька по терёму,
Ходила Всеславовна по высокому.
Схожемши, Мстишенька сплакнула,
Не хотелось Мстишеньке от девушек отстать.
Отстала Мстишенька не по воле,
Отстала Всеславовна по неволе.
Как приехали бояре, бояре,
Привезли свашуньку немилостиву.
Начала ж она косушку и рвать, и метать,
Начала русую надвое делить.
Заплакала ж Мстишенька по русой косе,
Заплакала ж Всеславовна по воле,
По воле, по волюшке, девичей красоте.
Боярыня уложила косы кольцом и принялась надевать повойник, а сверху на него — унизанную самоцветами и жемчужными нитями сороку. Закончив, женщины опустили натянутое между молодыми покрывало. Сердце Мстиши стучало, грозясь выскочить наружу. Пожалуй, впервые в жизни она не смела поднять глаз.
Сваха взяла её за руку и заставила встать. Подведя к жениху, неподвижно застывшему на лавке, она велела княжне сесть ему на колени. Подав зеркало Ратмиру, боярыня спросила:
— Скажи, княжич, твоя ли это молодая? Эту ли водил?
Ратмир поднял зеркало и посмотрел в него на Мстиславу.
Конечно, Мстиша знала, что это всего лишь глупый обряд. Игра. Шутка. Но когда она встретилась в мутноватой блестящей глади глазами с Ратмиром, дышать стало нечем. Он не улыбался. Он смотрел на неё как на чужую, и в тёплых родных очах не горело лукавой искры.
— Не признаю никак. Моя в поднизи была, а эта в сороке. Нет, не моя.
Ратмир говорил совершенно серьёзно, и Мстишу охватил липкий страх. Умом она понимала, что княжич всего лишь следовал заведённому обычаю, но душа её ушла в пятки, а по телу прокатился озноб. Смех, прошелестевший промеж гостей, донёсся до Мстиславы точно из-под толщи воды.
— Целуй же! — раздался близкий шёпот подоспевшей на помощь свахи, и Мстиша вспомнила, что должна сделать.
Всё ещё не отрывая взгляда от зеркала, она заставила себя приблизиться к Ратмиру и поцеловать его сухими, непослушными губами. По гриднице прокатился одобрительный гул. Ратмир снова посмотрел на невесту.
— Кажется, моя. Ей бы надо быть, да всё же нет, не она!
Это было так несправедливо! Он подыгрывал им, мучая Мстишу!
Краска прилила к лицу Мстиславы, и она снова коснулась щеки Ратмира. Взглянув в зеркало третий раз, он, наконец, широко улыбнулся.
— А вот теперь признаю, моя! Точно, моя! — крикнул он, целуя Мстиславу в ответ, заставляя гостей загудеть и захлопать в ладоши.
Сваха трижды обвела вокруг молодых платком, а потом стала осыпать их хмелем, а девушки весело запели:
Хмель ты мой, хмелинушка, яровой,