Ни тебе угрызений, ни раскаяния — он вернулся, гордо и независимо занял своё место во главе отряда и спокойно сказал:
— Прошу вас, заберите его у меня.
— Почему?
— Он плохо бегает.
— Да, — сказала учительница.
— Вот и заберите, раз «да». Он не может бежать с нами наравне. Мы не можем проиграть из-за него.
Всё это было так и только так. Но я не мог понять и до сих пор не понимаю, как это можно встать перед человеком и говорить ему, что он слабый, что его коленки подгибаются, что он непригоден для того-то и того-то.
— Он не может бежать, как вы, быстро, а вы не можете бежать из-за него медленно, понятно, — сказала учительница, — но что же мне с ним делать?
Мадат не ответил, он оглядел по-командирски свою группу и презрительно уставился на Чужака, почти что приказал ему взглядом выйти вон, это мне не понравилось.
— Ну что, ты по-прежнему настаиваешь на своём? — сказала учительница. И это мне тоже не понравилось. Учительница, казалось, была довольна, что у этого Мадата есть своё собственное мнение и он стоит на своём. Учительница повернулась ко мне: — А ты? Что ты скажешь?
Ветер летел куда-то, орёл в небе парил, со скалы низвергался маленький водопад, телёнок маячил вдали — что могло быть легче и прекраснее бега? Я хотел было сказать: «Возьмите мой седьмой номер и дайте взамен Артавазда», — я уже раскрыл рот, чтобы сказать это, но вдруг понял, что Мадат этого-то и хочет. Его взгляд и весь облик с открытым бесстыдством говорили, что он победит меня, что его отряд победит мой отряд и так же, как утром он совал мне в рот грязный снежок, точно так же он сейчас навяжет мне самого плохого своего бегуна.
— А что я? — сказал я.
— Перевести Артавазда в твою команду?
— Это почему же, например? — проворчал я. — Как разделились, так пусть и будет.
Она сказала едва слышно:
— Смирно! Ты не у себя дома, и я не твоя мать.
«И не тётка», — подумал я, хотя до ужаса боялся её математики и прекрасно знал, что она ждёт от меня более вразумительного и чёткого ответа.
— Он плохо бегает, — сказал я.
Конечно, это было низостью, но как мне было оставаться честным и быть мстительным одновременно? Я должен был отомстить этому Мадату во что бы то ни стало.
— Минуту назад ты соглашался взять его, — сказала учительница.
Но как мне было объяснить ей, почему я минуту назад был согласен взять его, а теперь не согласен.
— А сейчас не согласен, — сказал я.
— Почему?
— Так, — сказал я и очень себе не понравился. Быть нелюбимым — тяжёлая штука. Я отвёл от учительницы глаза.
А по дороге, усталые, возвращались будто бы победившие семиклассники и будто бы проигравшие восьмиклассники. Все они казались какими-то тусклыми, все шли понуро, чуть ли не согнувшись вдвое. Они волокли за собой деревянные ружья. Кто-то из них наклонялся, хватал пригоршню снега и судорожно глотал его. Разговаривать им было лень. Они могли прямо сейчас повалиться, как один, на снег и заснуть.
— А вообще-то, если хотите, — сказал я, — пускай Артавазд перейдёт в мою команду.
— Так ты согласен? — сказала учительница.
Я опустил голову.
— Почему же ты теперь снова соглашаешься?
— Соглашается, и всё, — сказал Мадат.
— А тебя не спрашивают, ты молчи. Почему ты согласился?
— Согласился, потому что — что может быть легче бега?
Она посмотрела на меня грустно и задумчиво.
— Да, — сказала она едва слышно, — что может быть легче…
Ливень хлещет стремительно, ветер куда-то летит, коршун парит, семена одуванчиков носятся в воздухе, все куда-то летят, все куда-то уходят.
— Поменяйся местами с последним в той группе, Артавазд, — грустно сказала она.
От наших шагов в мягких постолах всё же происходил какой-то шум, но он так неслышно поменялся местами с последним моим номером, что я подумал — он не слышал приказа учительницы. Я повернулся, чтобы сказать ему — да, переходи ко мне, вот я дружески приглашаю тебя, а он уже стоял в моей команде.
— Первый отряд, до Тёплого ключа, к зацветшей вербе, бегом, каждый срывает веточку и возвращается. Второй отряд…
И пока она придумывала нам задание, отряд Мадата перешёл овраг и вышел на взгорок Одинокого дуба. Мои колени ударились друг о друга и задрожали. Приказала бы она нам бежать той же дорогой, в минуту бы догнали их и перегнали, в минуту…
— Второй отряд к лесопилке — бегом! Каждый приносит горсть опилок.
Я всё ещё думал о том, как мне хочется бежать к зацветшей вербе, и никак не мог переключиться и вспомнить дорогу к лесопилке.
— Повторить приказ!
Но прежде чем повторить приказ, я должен был осмыслить его. Я посмотрел на неё непонимающе, как дурак.