аверно это была паника, потому что я просто сбил стоящего в дверях "себя" и понесся к зеркалу. Вот оно. ормальное ровное зеркало. Освещение нормальное. Все нормальное, кроме одного - в зеркале отражался 40-летний БОМЖ с абсолютно незнакомым мне, заросшим, опухшим лицом. едолго любовался я на свое отражение, потому что тут же ко мне подбежал сначала "я", потом мой отец и оба они стали выталкивать меня из квартиры. Я уже не сопротивлялся. Мне было все равно.
Понедельник.
Теперь я понимаю тех, кто хотя бы попытался покончить с собой. Раньше я был уверен, что никогда даже мысли такой у меня не появится. Что жить можно при любых условиях, что жизнь все равно прекрасна. Чушь! Бред! икакого желания жить у меня не было. Кто я? Где я? Как я? Почему я? Вопросов была куча. И ответов на них найти не было никакой перспективы. Я был никто. БОМЖ, старый ставропольский БОМЖ, который шатается по рынкам, которому дают обрезки, отходы, старые попорченные продукты. о в голове у меня был другой я. Двадцатиоднолетний молодой человек, студент, учащийся на физмате, математик. У меня даже был диплом, два диплома. И этот "внутренний я" никак не соответствовал тому ужасному внешнему образу, который я увидел в зеркале. Да, теперь, глядя на свои руки, ноги я уже не видел призрачного юношу, передо мной... Хотя нет, скорее вокруг меня, внутри меня, суть я... Был сорокалетний, или даже больше, попрошайка с грязным небритым лицом. Как это могло произойти? Я ли это? Кто из нас, внешнего и внутреннего, настоящий? Поначалу, ничего, кроме отчаяния во мне не было, я бродил по улицам, спотыкался на скользком снегу, падал. а меня смотрели осуждающие глаза горожан, один из них, проходя мимо меня, сунул мне что-то в карман. Я проверил - червонец. Да уж, теперь мне ничто не стоит заработать таким образом. Чего стыдиться, если я это не я? Слышал, даже, что попрошайки неплохо зарабатывают. Чем не жизнь? От этих мыслей меня бросало в дрожь. Я потерял самое дорогое, что у меня было - себя, превратившись в нечто, что никогда не вызывало во мне симпатии. К вечеру боль в душе еще усилилась. За день я насобирал около пятидесяти рублей - хм, в университете мне даже стипендию не платили и решил что-нибудь поесть. Возле рынка было завались продавцов пирожков да хычинов. Я вволю наелся этой выпечки и даже запил кокаколой. После этого чревоугодия, удобно устроившись на коробках в закутке спрятавшись от ветра, я принялся рассуждать. Знаете ли на сытый желудок это происходит гораздо лучше! Себя я увидел достаточно отчетливо. Он открыл мне дверь, он говорил со мной - все было нормально он был таким, каким я себя помнил. Сегодняшнего себя я не знал, это лицо я видел впервые. Что все это могло значить? Фантастика какая-то. Я еще долго рассуждал, пока не почувствовал, что засыпаю. Было холодно, но не очень - рядом проходила большая горячая труба, я удобно пристроился возле нее, и в какой-то момент я даже ощутил себя комфортно.
а утро меня разбудил незнакомец. - Гашиш, ты где пропадал? - говорил он, тормоша меня. Я открыл глаза и долго соображал что ему надо. Через некоторое время я вспомнил все что произошло, расстроился и сел. - Гашиш, что с тобой, ты здоров? - незнакомый мне мужчина, как и я в лохмотьях сидел передо мной и чего-то хотел, чего? Видимо он меня знал. - Да, я здоров. е очень, я... Я ударился головой и провалялся без сознания. Вот теперь я тут, - ответил я. - Вечно тебя тянет на приключения. Опять наверно искал дедушкин клад загородом? Я посмотрел на него как на дурака. Боже мой, куда я попал. - Да, - коротко ответил я и встал. - Ты куда? - адо идти. - Слушай, Гашиш, ты видимо здорово стукнулся, куда тебе идти? Действительно, куда мне идти? Может остаться с этим... Как его зовут, интересно... И научиться жить бомжем? - А может у меня дом есть? - похоже это я сказал вслух. - Да, вроде пока не снесли его, - ответил незнакомец, - живем там sfe пару лет с тобой. Пойдем домой, а? Это были самые приятные слова, которые я услышал за последние пол года. Дом. Идти домой. а этот раз это будет действительно мой дом, где я наверняка смогу прийти в себя. Вот только в какого себя? Проживал я на Мамайке, даже не на самой Мамайке, а на ее окраине, говоря проще - на окраине города, в богом забытом районе. Это были дачи. Старые дачи с большими, толстыми деревьями и мазанными каменными домами. Я наивно полагал, что наше пристанище будет чем-то подобным. Куда там! Дом наш был железным вагончиком с мутными стеклами и исписанными матерными выражениями стенами. Стоял он вдали от дачных участков на опушке леса. Внутрь мы проникли чрезвычайно хитрым способом: просунув руку в окно, мой сожитель извлек откуда-то сверху ключ. а двери болтался здоровый навесной поржавевший замок. С десятой попытки, вспомнив всех родственников этого стража покоя в доме, искусный медвежатник снял замок и я зашел внутрь. Достаточно тесный вагончик, с виду напоминающий строительный домик, на котором обычно написано "бригадир", вмещал в себя немного. Два старых покатых дивана стояли напротив друг друга, оставляя проход сантиметров тридцать. а них была навалена куча каких-то тряпок, при ближайшем рассмотрении последние оказались старыми одеждами, явно собранными на свалке. Видимо это тряпье согревало нас в холодные зимние ночи. Возле двери стоял шкаф, на полках которого разместилась скромная коллекция книг. Окинув ее взглядом я заметил знакомые названия: "Человек в футляре", "Евгений Онегин", "Война и мир", "Горе от ума". Интересно, кто это читал, я или мой сосед? Возле дальней стены стоял покосившийся стол с двумя стульями. Он был аккуратно застелен белой скатертью, что сразу бросалось в глаза. - Как тебе скатерка? - из-за моего плеча спросил сосед. Я медленно повернул голову и посмотрел ему в глаза. Они были полны задора и счастья. Видимо то, что он так удачно спер на рынке новую скатерть придавало ему энергии и бодрости на всю оставшуюся жизнь. - Как тебя зовут? - прямо спросил я. - Гашиш, ты что? У тебя сотрясения нет? - ет, все нормально, я же говорю. о все же, как тебя зовут? - Гаш, не валяй дурака, или ты забыл своего кента, с которым прожил пол жизни? Забыл Митька, который разделял с тобой одну накидку в лютые зимние морозы и делил корку хлеба на две части? Теперь его глаза были наполнены грустью, но грусть та была гордая, стоящая на ногах правды жизни и крепкой дружбы. - Извини, Мить, это я так, с дуру. - Да ниче, ниче! Ты проходи, а я пойду костерок разведу. Дровишки я уже с утра собрал. А ты пока чайничек на плиту поставь. С этими словами он скрылся в дверях.