А Карина уже прошла к посаднику, склонилась, приобняв, зашарила рукой по его волосатой груди. Шептала в волосатое ухо:
— Уведи меня, Судиславушка, приголубь, приласкай, но Диру не отдавай. Твоей только буду.
Судислав даже вздрогнул, заулыбался глупо;
Потерявший ее в толпе Дир оглядывался, пьяно смеясь. Но вдруг заметил, что посадник уже накрывает черноволосую красавицу своим парчовым опашнем[55], выводит прочь. Вокруг все скакали скоморохи, от столов слышались здравницы, визгливый женский смех.
Судислав в первом же переходе прижал Карину к бревенчатой стене, шумно дыша, начал слюнявить шею.
— Каринушка, солнышко мое, зоренька ясная… — Был он чуть ниже ее, тыкался, грудь тискал.
— Ветру подуть на тебя не дам! — А она, расширив глаза, глядела, как возникла за ними в уходящем переходе рослая прямая фигура с козьей личиной. Мотнула рогатой головой, словно указывая: мол, дальше веди.
Она и вела, почти тащила разомлевшего Судислава. Тот все лапал ее, бормотал умильно:
— Ножки-то у тебя какие, задок какой… Дух захватывает! Где надо тоненькая, где надо гладенькая…
Карина боялась, что расплачется. Но теперь рогатая тень все время следовала за ними, наступала. Судислав же ничего не замечая, кроме изгибающегося в его руках нежного тела.
Дверь в одрину послушно поддалась на смазанных петлях. У Судислава больше не было терпения — повалил ее прямо на пол; задрал подол. А она видела, как в дверном проеме возникла рогатая фигура, скинула личину. Показались рассыпающиеся светлые волосы, злое сосредоточенное лицо Торира. На давно не бритом лице — щетина, ноздри трепещут, голубые глаза прищурены. Словно и не глядел, как рядом его полюбовницы домогаются, спокойно надел на голову металлический шлем с личиной и прорезями для глаз. То обглядывался нетерпеливо на проход, то смотрел на барахтавшихся внизу Судислава с Кариной. В руке его был топор с длинной рукоятью, которым он слегка похлопывал себя по голенищу сапога.
У Карины от обиды и унижения все расплывалось в пелене слез. Не выдержав, оттолкнула посадника, даже ногой пнула грубо, стала стягивать распахнутое на груди платье.
— Да что же это ты, Каринушка? — опешил Судислав.
И только тут заметил стоявшего рядом воина. И вскрикнуть не смог, так быстро Торир опустил на его голову топор. Только хрустнуло, кровь и мозги брызнули в стороны. Карина застонала сквозь сцепленные зубы, стала нервно стирать с себя теплые мерзкие потоки.
— Поспешили, — скорее себе, чем ей, сказал Торир. Но прислушался и улыбнулся, жутко блеснув зубами под стальным наличием. — Ан нет, в самый раз получилось.
И отскочил за дверную занавеску.
Карина не успела ничего понять, как в проеме возник Дир. Охнул удивленно. И все глухо стукнуло, глаза князя закатились под лоб, и он осел на половицы от удара обухом топора в затылок.
А Торир уже поднял Карину, встряхнул.
— Ну, ну, молодец. Все правильно выполнила. А теперь главное: беги в гридницу к пирующим, кричи, голоси, что Дир Киевский зарубил Судислава. Ну же, беги!
И она побежала. Даже не потому, что подчинилась, просто в панике была. Неслась стремительно, беззвучно. Так и выскочила к стоявшим у входа в гридницу Давило и еще трем кметям городским — растрепанная, в разметавшемся платье, вся измазанная кровью.
Они стояли с чашами в руках, расслабленные. И хотя были в кольчугах, но шлемы сняли, просто стояли, переговаривались. Кмети так и застыли, глядя на нее.
— Клянусь душами прародителей!.. — словно выдохнул Давило. — Карина… Что случилось?
Она всхлипывала, мелко дрожа.
— Судислав… Там… Князь Дир…
— Да не блей, как овца! Что с посадником града? Что за кровь на тебе?
— Судислав, мертв он…
У Давило задергалось лицо, ноздри расширились от шумного вздоха. Отшвырнул чашу.
— Та-а-а-ак… Я ведь чуял. Знал поди.
Его кмети грязно заругались, а он схватил Карину, грубо поволок в гридницу. Растолкал толпившихся у входа.
Шум, дым, запахи тепла, пота, стряпни. Давило втолкнул ее и почти швырнул вперед. Она упала, платье сползло, оголяя забрызганное кровью тело.
— Гляди, честные копысцы! — гремел Давило. — Гляди, добрые люди! Нет, больше нашего выборного главы. Убил его волк киевский ради бабы. Кинулся за ним и порешил.
«Хоть не я это сказала», — как-то устало подумала Карина. Она боялась сказать это при всех. Понимала, что Торир предал ее, подставил. Сделал видоком[56] того, чего не было.
В гриднице вдруг стало тихо. Но тут же загомонили все разом. Закричали:
— Убийцы, тати, находники! Бесчинство творят, за добро кровью платят.
За верхним столом вскочил Олаф. Даже тяжелое кресло за ним рухнуло.
— Что мелет этот пес? Что наговорила эта сука? Где князь? Сам пусть скажет.
Но в этот миг в столешницу перед ним вонзилась сулица[57]. Никто и не заметил, чья рука ее кинула. Но это было словно сигналом.
— Бей за Судислава! Бей русь-киевлян!
И крики, вопли, лязг булата, звон посуды, шипение огня, бабий визг истошный, проклятия, ругань, стоны.
Карина выползла из-под рухнувшего сверху тела. Рядом с ней с грохотом опрокинулся стол, покатилась посуда, в колени впивались черепки плошек. Люди сцепились, топтались по объедкам, заходились лаем псы.
Испуганные женщины побежали к выходу, визжа, отпрянули, когда там завязалась сеча. Вот и Ясномира упала с удивленным лицом, из-под золоченой кики потекла струйка крови. Какой-то киевский полянин рухнул — в горло ему вцепился пес. Несколько воинов с обнаженными мечами кинулись к Олафу. Но тот увернулся, швырнул в них огромную супницу, окороком оглушил подбежавшего ближе. Улучив момент, кинулся к окну, вышиб его ногой и выпрыгнул наружу.
— Где Дир? — долетел его дикий крик. — Князь где?
— Бей русь-киевлян! Руби находников!
А потом поволокло едким дымом. Отовсюду кричали: «Горим! Горим!»
Кто-то подхватил Карину под локоть, стал увлекать сквозь толпу, расталкивая метавшихся в дыму людей. Торир. Страшный, оскаленный из-под личины, рубил топором всех, кого видел. Только кровь летела да стоны раздавались.
Уже на воздухе, на дворе, оттолкнул ее. И Карина услышала знакомый, хриплый от напряжения голос:
— Прочь беги! Уходи из града. Обречен он, как и все, кто в нем.