Беттины жаркие глаза становились вдвое больше и блестели вдвое сильнее от сладостных речей и предсказаний Гарольда. Чем ярче он рисовал перед ней далекую и неизвестную жизнь, тем более серым и тоскливым казалось ей ее собственное захолустье в горах, из которых исчезли все признаки жизни. С каждым днем все больше, как в прежние времена, в ней снова пробуждалось раскаяние в своей девичьей глупости, из-за которой она загубила свою жизнь. Жалея об ушедших годах, которые уже не вернешь, она вцепилась в еще оставшееся у нее сокровище, в последние несколько лет зрелой женской красоты, предшествующие увяданию: она была полна тревоги и счастья, безрассудной легкости и сознания своего падения. Страстно желая совершить рискованный шаг, запретный и отважный, она в то же время боялась этого шага. Она дрожала от сладостного страха, как дрожала во время поездок по горам вместе с Гарольдом, когда они слишком беспечно бросались в опасный крутой поворот, чудом избегая падения в пропасть.
Слишком слабая для столь сильных переживаний, которые давили на ее хрупкие плечи, она находила выход из этой запутанной ситуации в смехе и плаче, но чаще всего — в препирательстве, грызне и ссорах со своим мужем. Она вспоминала старые обиды, забытые мелочи. Конца и края не было ее попрекам, брани и жалости к себе — мученице. Чем больше Шолем отмалчивался в ответ на все ее речи, тем истеричнее она билась в своих тисках. Она перестала заниматься домом, не обращала внимания на кухню, не готовила еду для Шолема и Бена, когда те возвращались домой после многочасовой работы. Она все время ездила в ближайший городок с Гарольдом и Люси, перекусывая сэндвичами в придорожных ресторанах. Как в первый год жизни на ферме, Шолему теперь снова приходилось самому готовить еду для себя и для сына или даже питаться холодными консервами, в основном бурой фасолью. Отец и сын молчали во время этих одиноких трапез. Шолем стыдился и словом упомянуть о том, что происходит в его доме. А Бену и не нужно было об этом говорить, он и так все знал. Из хлева ему было видно и слышно все. Как всегда, ему было жаль отца, к тому же он чувствовал себя оскорбленным тем, что честь его отца топчут ногами. Но вместе с жалостью он чувствовал также презрение к отцу за то, что тот не может отстоять свое мужское право, как подобает мужчине.
И однажды Бен взял власть в свои руки и повел себя по-мужски.
В этот день в хлеву Шолема Мельника произошло великое событие, событие, которое наполнило юного фермера в коротковатом оверолсе достоинством, мужской гордостью и отвагой.
На холодном рассвете, когда вершины гор еще были прикрыты небесной холстиной, как зеленоватыми ночными колпаками, и даже первый признак жизни, дым из труб, еще не показался над фермами, в развалюхе чучельника де Лукаса его единственная дочь Опал встала, тихо выскользнула из дома и вместе со своим дворовым псом направилась к ферме Шолема Мельника. Войдя в хлев, она слишком тяжело для своих лет вскарабкалась на сеновал и молча уселась рядом с Беном, лежавшим под попоной, которой укрывают лошадей во время дождя. Хотя она не будила Бена, а только смотрела на него своими нежными черными глазами, юноша почувствовал на себе ее взгляд и проснулся. Открыв глаза, он испуганно и удивленно уставился на девушку рядом с собой, хотя для него не было чем-то необычным увидеть в хлеву дочь де Лукаса, Опал. По вечерам, после целого дня работы на Беттиной кухне, она нередко заходила к нему в хлев и часами просиживала в молчании, лишь играя с кошками и улыбаясь как слабоумная. Со временем она стала засиживаться допоздна, иногда за полночь. Но на этот раз ей не нужно было помогать Бетти по кухне. К тому же она пришла рано утром, а не в тот час, когда девушка приходит к юноше. Нет, не из-за девичьей страсти к парню ушла она на холодном рассвете из отчего дома. Она ушла для того, чтобы исполнить женский долг, тяжкий и неизбежный.