— А ты не боишься, бугор, доверять мне такие вещи?
— Что — донесешь судакам? — фыркнул бандит. — Не боюсь, я знаю, что ты их любишь не больше моего.
— А что мне совесть не позволит выпускать душегуба на волю, тоже не боишься? Меня не зря же прозвали Монахом…
— Ты знаешь, за что я сижу? — спросил Скелет, с интересом глядя на Деция.
— За убийство в пьяном виде женщины и ее ребенка.
Скелет посопел, принимая какое-то решение. Затем сказал:
— Ладно, Монах, в жизни никому не исповедовался, но тебе скажу. Ты же, хоть и в ошейнике, правду от параши отличать умеешь?
— Если ты дашь взять тебя за голову, мне нужно положить пальцы тебе на виски…
— Хорошо, берись… Так вот, клянусь Цераписом и Маатой, что ту женщину и ребенка я не убивал и к их убийству никакого отношения не имею.
Скелет не солгал — Деций это чувствовал совершенно отчетливо, несмотря на удушливое ощущение димерита на горле. С огромным удивлением он посмотрел на уголовника.
— Но почему… почему ты не потребовал проверки на суде? Пойти на пожизненную каторгу за чужое преступление?
— Ну-ну, Монах, я же не безгрешный праведник…, - Скелет помрачнел. — Были у меня причины не проходить жреческую проверку и взять на себя вину — большего я тебе не скажу…. Но теперь ты как — со своей совестью в согласии?
— Хорошо, сделаю. — Деций не был столь уж наивен — после пяти лет на каторге наивность выветривается у любого. Он понимал, что взять на себя страшное обвинение Скелет мог, например, опасаясь, что всплывут другие его дела, которые тоже могли тянуть на "вышку". Но он уже не хотел отступать, зная, что непосредственно в омерзительном преступлении уголовник не виновен.
— Заметано. Теперь о деле. Тот, кто его начал, погиб два года назад, под обвалом. Теперь о нем знают только я и ты. А когда ты выйдешь, узнает еще один человечек — ему я доверяю. Ему — и тебе. Больше никому — понял? Я же знаю, кто ты.
— Откуда ты можешь знать, — с тоской подумал Деций… Тем более он был ошеломлен, когда Скелет произнес:
— Ты — фалантер. И тоже мотаешь не свой срок. Тебя взяли с работорговцами, но ты не торговал, а выкупал детей на волю, я знаю. — Скелет смотрел на него в упор. Потом усмехнулся тонкой умной усмешкой, которая особенно странно выглядела на его лице громилы. — Я, Монах, много грешил, но женщин и детей не обижал, я не отмороженный беспредельщик… Хочешь — проверяй дальше, я не бакланю.
Деций верил — остатки эмоционального контакта подтверждали эти слова.
— Что ты еще знаешь про фалантеров? — вырвалось у него.
— Немного… — Скелет потер лоб. — Но знаю что фалантеры — ребята правильные, трескалов среди них не водится.
— Ладно, — торопливо завершил разговор Деций. — Меня могут уже завтра утром вызвать — как я должен пронести маляву?
Получив необходимые инструкции, Деций вернулся в свой барак, чуть раньше отбоя. Улегшись на шконку, он смотрел в потолок — его койка, по распоряжению Скелета, была привилегированная, верхняя. В эту ночь ему не спалось. Он знал, что никаких претензий у администрации к нему не было — и по сути, и по стараниям того же Скелета. Но он, как и каждый заключенный, которому оставалась одна ночь до свободы, нервничал — а вдруг что-то случится. И его опасения грозили оправдаться. Примерно за час перед подъемом в зоне началась какая-то суета. Шнырь, высунувший нос за дверь барака, получил прикладом стреломета по морде — не нарушай. Ухватившись за подбитый глаз, он шепотом доложил старосте барака, что снаружи стоит усиленный наряд охраны и у соседнего барака — тоже. Это уже было серьезно. Деций занервничал еще больше. Для успокоения он проделал несколько дыхательных упражнений.
Время подъема прошло, но из барака по-прежнему не выпускали. Только через час пришла команда на построение.
Каторжники, как обычно, выстроились квадратом. Перекличка закончилась, но приказа расходиться не поступало. Деций пытался разглядеть в шеренге Скелета, но не видел его. Батя — первый центурион конвоя, начальник зоны, расхаживал в центре построения. Чего-то ожидал. К нему подбежал один из надзирателей — "судак", доложил вполголоса, каторжники навострили уши, но ничего не услышали. Центурион откашлялся и объявил во весь голос: