— Видишь? Я хожу. Я становлюсь сильнее. — Он сделал несколько шагов и торжествующе улыбнулся.
Через силу улыбнулась и Джилл.
— О, да мы делаем успехи! Продолжай в том же духе. А мне надо идти, я на минутку заглянула.
— Не уходи, — на его лице отразилось огорчение.
— Я должна идти…
Огорчение переросло в горе.
— Я чем-то тебя обидел? Я не знал.
— Нет, ты меня ничем не обидел. Мне действительно нужно уходить, и чем скорее, тем лучше.
Его лицо вновь стало спокойным. Он сказал скорее утвердительно, чем вопросительно:
— Брат, возьмешь меня с собой.
— Я не могу. Мне нужно уходить. Слушай, не говори никому, что я была здесь, пожалуйста!
— Не говорить, что приходил мой брат по воде?
— Правильно. Никому не говори. Будь умницей, потерпи, пока я вернусь.
Смит переварил услышанное и сказал безмятежно:
— Я буду ждать. Я не скажу.
— Вот и хорошо, — Джилл соображала, как она сможет выполнить обещание.
Она догадалась, что «испорченный» замок не был испорчен, глянула на дверь в коридор и поняла, почему дверь не открывалась: к ней был прибит засов. В больнице пользоваться такими засовами было запрещено. Те, что стояли на дверях ванных, уборных и других комнат, открывались снаружи специальными ключами. Этот же можно было открыть только изнутри. Джилл отодвинула его.
— Жди. Я приду.
— Я буду ждать.
Вернувшись в комнату врача, она услышала: Тук! Тук! Тук-тук!.. Тук! Тук!.. Это был сигнал Браша. Джилл поспешила к двери.
Браш ворвался в комнату с криком:
— Где вы были, сестра? Я стучал три раза! — он подозрительно покосился на дверь в палату.
— Больная стала вертеться, — солгала Джилл. — Я поправляла ей подушку.
— Черт возьми! Я же запретил вам отходить от стола!
Джилл видела, что он испуган, и пошла в контратаку.
— Доктор, — сказала она сухо, — я за эту больную не отвечаю. Но раз уж вы мне ее доверили, я оказала ей помощь, которую сочла необходимой. Если у вас ко мне претензии, давайте позовем главного врача отделения.
— Что вы, из-за такого пустяка…
— Нет, сэр. Такую слабую старушку наполненная водой подушка может задушить. Есть сестры, способные стерпеть от врача любое обвинение. Я же ложных обвинений терпеть не хочу! Давайте позовем главного врача.
— Не надо, мисс Бордмэн. Я погорячился, не подумал. Прошу прощения.
— Хорошо, — отчеканила Джилл, — чем я еще могу быть полезна?
— Спасибо, больше ничего не нужно. Хотя… пожалуйста, никому не рассказывайте об этом.
— Конечно, нет — можете быть совершенно спокойны, доктор.
Джилл вернулась на свое место и сделала вид, что разбирает бумаги. Потом вспомнила, что так и не заказала на складе кровать. Она позвонила на склад, отослала помощницу с каким-то поручением и задумалась.
Где же Бен? Как его недостает! Позвонить бы ему и переложить ответственность на его плечи. Но он пропал черт знает куда и свалил все на нее. Свалил? Раздражение, которое она подспудно чувствовала все утро, вдруг прошло. Бен не уехал бы, не дав ей знать, как закончилась его встреча с Человеком с Марса. Джилл, как участница заговора, имела право знать исход дела, а Бен всегда играл честно. «Если я вдруг пропаду, — вспомнила она, — ты — мой запасной козырь».
За все это время она даже не подумала, что с Беном могло что-то случиться, ей это не приходило в голову. А теперь пришло. И настало время — рано или поздно это случается с каждым — поставить на карту свою карьеру, жизнь и честь. Джилл Бордмэн приняла вызов судьбы в 15:47.
…Когда Джилл вышла, Человек с Марса сел на прежнее место и стал, выражаясь земным языком, ждать. Он испытывал тихое счастье от того, что брат обещал вернуться. Смит был готов сидеть в ожидании брата и год, и два, и три, ничего не делая и не двигаясь. Он не помнил точно, когда они побратались: Смит еще не мог измерить новое время и пространство — так сильно они отличались от того, к чему он привык в родном гнезде. Дело было не в том, что, измеренная земными годами, его жизнь оказывалась длиннее или короче, а в том, что здесь он столкнулся с совершенно иным, чем дома, восприятием времени. Фразу «Это произошло позже, чем тебе кажется» нельзя перевести на марсианский язык, потому что у марсиан не существует понятия «позже». А фразу «Поспешишь — людей насмешишь» нельзя перевести, потому что на Марсе это — непреложная истина, нечто само собой разумеющееся, как на Земле то, что рыба плавает. Высказывание «Так было, есть и будет» на Марсе показалось бы таким же трюизмом, как на Земле «Дважды два — четыре». Смит ждал.
Вошел Браш, посмотрел на него; Смит не пошевелился, и Браш вышел.
Услышав скрежет ключа в двери, Смит вспомнил, что такой же звук предшествовал последнему визиту брата по воде, и стал настраиваться на встречу с братом. В прошлый раз он удивился, когда дверь открылась, впустив к нему Джилл. Смит тогда еще не знал, что такое дверь, но сейчас уже усвоил это и отдался радости, которая приходит в присутствии братьев по гнезду или по воде, а иногда — в присутствии Старших Братьев. Радость его несколько омрачилась от сознания, что брат ее не разделяет; брат скорее огорчен, да так сильно, что вот-вот дематериализуется. Но Смит уже знал, что эти странные существа могут испытывать очень сильные отрицательные эмоции без риска для жизни. Брат Махмуд мог по пять раз в день переживать душевную агонию, но при этом и не думал умирать физически. Другой его брат, капитан ван Тромп, тоже часто испытывал приступы душевных страданий, которые, по понятиям Смита, давно должны были привести его к дематериализации, тем самым разрешив конфликт, а капитан был жив и здоров. Поэтому Смит не обратил внимание на волнение Джилл.
Джилл сунула ему какой-то узел.
— Одевайся! Быстро!
Смит взял узел в руки и застыл в растерянности.
— Господи! Давай помогу!
Ей пришлось самой и раздеть его, и одеть. Пижаму и тапочки Смит носил не потому, что ему так велели. Он мог их снять и надеть, но делал это очень медленно. Сейчас Джилл взяла дело в свои руки. Она была медицинской сестрой, а Смит не испытывал стыда от своей наготы, поэтому обошлось без проблем. Смит был очарован кожей, которую Джилл натягивала ему на ноги. Но брат по воде не дал почувствовать и полюбить новую кожу — Джилл принялась пристегивать чулки к повязкам. Форму сестры милосердия она выпросила у напарницы, якобы на маскарад для своей двоюродной сестры, которая носит одежду большого размера. Джилл надела на Смита пелерину — кажется, неплохо получилось. С туфлями было хуже: они оказались тесными, а Смит и босиком ходил плохо.
Джилл надела на него шапочку и приколола ее к волосам.
— Волосы у тебя коротковаты, — заметила она озабоченно. — Ну да ладно, сойдет, сейчас многие девушки такие носят.
Смит не ответил, так как плохо вник в смысл ее слов. Он попытался представить собственные волосы более длинными и решил, что на это нужно время.
— А теперь слушай внимательно, — сказала Джилл. — Что бы ни произошло, не говори ни слова. Понял?
— Не говорить. Я не буду говорить.
— Иди за мной. Я буду держать тебя за руку. Если знаешь какие-нибудь молитвы — молись.
— Молиться?
— Нет, не надо. Иди за мной и ничего не говори.
Джилл открыла дверь, выглянула в коридор и, убедившись, что он пуст, вывела Смита из палаты.
Смит увидел вдруг множество незнакомых предметов, это выводило его из равновесия. В глаза ему бросались все новые и новые образы, и он ни на чем не мог сосредоточиться. Спотыкаясь, он поплелся вслед за Джилл, стараясь никуда не смотреть, чтобы спастись от окружающего хаоса.
Джилл вывела его в конец коридора и быстро ступила на движущуюся дорожку, бегущую направо. Смит повторил ее движение и чуть не упал. Джилл подхватила его. Поймав удивленный взгляд какой-то горничной, Джилл выругалась про себя и, сходя с дорожки, действовала уже осторожнее. Наконец лифт вынес их на крышу. Тут произошла заминка, которой Смит не заметил. Он наслаждался видом неба. Небо было ясное, глубокое, просто великолепное; Смит его так давно не видел. Джилл искала глазами такси. Людей на крыше не было. Сесть в воздушный автобус Джилл не решилась. Приземлилось какое-то такси.