– Почему?
– Они слишком оптимистичны. Они смотрят друг на друга и видят любовь, здоровье, согласие и счастье. И думают, что переход всего человечества к нашему образу жизни – лишь вопрос времени. Они, конечно, понимают, что это случится не завтра, но две тысячи лет – лишь мгновение. Однако они уверены, что когда-нибудь это случится. Поначалу я сам был в этом уверен и передал свою уверенность братьям. Я упустил главное: люди – не марсиане. Я не раз ловил себя на этой ошибке, поправлял и снова ошибался. Что верно для марсиан, не всегда годится для людей. Логика инвариантна, но на Земле и на Марсе оперирует различными данными. Поэтому и результаты оказываются другими. Я не понимал, почему никто из людей добровольно не отдает себя на съедение голодным собратьям. На Марсе это считается честью. Я не понимал, почему здесь так берегут детей. На Марсе таких девочек, как наши, выбрасывают на улицу – в зубы естественному отбору, и девять из десяти погибают в первое же лето. Логика одна, а объекты разные: здесь состязаются взрослые, а на Марсе – дети. Но так или иначе, состязание имеет место, иначе начинается вырождение. Не знаю, был ли я прав в попытке исключить состязание, но понял, что человечество не позволит мне этого.
В комнату заглянул Дюк.
– Майк! Ты видел, вокруг отеля собирается толпа?
– Видел, – ответил Майк, – скажи всем, что еще не окончилось ожидание.
Дюк вышел, а Майк обратился к Джаблу:
– Ты есть Бог! Мои слова – не позывные счастья, а напоминание об ответственности. Это вызов, брошенный миру. – Он был печален. – Я редко об этом говорю. Очень немногие понимают глубинный смысл этих слов и готовы разделить со мной не только радость, но и горечь. А остальные – сотни и тысячи – воспринимают их как трофей, доставшийся без боя или не понимают вовсе. Что бы я ни говорил, они продолжают считать, что Бог – это кто-то другой, добренький, который прижмет обманутого дурачка к груди и погладит по головке. Они не хотят признать, что во всех своих бедах виноваты сами, и что счастье не дается им без труда.
Человек с Марса покачал головой.
– У меня накопилось гораздо больше неудач, чем побед, и боюсь, что ожидание исполнится, и я пойму, что был неправ. Что этот народ не может жить иначе, что он должен быть разобщенным, несчастным, должен ненавидеть, драться… только для того, чтобы не выродиться. Скажи, отец, это так?
– Почему, черт возьми, ты решил, что я могу ответить на этот вопрос?
– Может быть, и не можешь. Но до сих пор, когда мне нужно было что-нибудь выяснить, ты всегда помогал. И когда кончалось ожидание, я убеждался, что ты говорил правильно.
– Ты меня переоцениваешь. Все, что я могу тебе сказать: ты спешишь.
Хотя всю дорогу толковал, что спешить нельзя. Два с половиной года – не время даже по земным меркам. Ты еще не начал ждать, а уже сдался. Ты провел эксперимент на малой группе людей. Эксперимент удался. Я никогда не видел таких здоровых, бодрых и счастливых людей. Тебе этого мало? Воспитай еще десять тысяч таких же работящих, счастливых, неревнивых, потом и поговорим. Идет?
– Ты говоришь правильно, отец.
– Я еще не все сказал. Из того факта, что тебе не удалось перевоспитать девяносто девять из ста, ты делаешь вывод, что человечество не проживет без своих грехов, которые нужны ему для «прополки». Как ты не понимаешь, что сам проводишь прополку, вернее, твои неудачи делают ее за тебя! Ты планировал уничтожение собственности и денег?
– Нет, что ты? В Гнезде они не нужны, но…
– Правильно, в любой здоровой семье они не нужны, но необходимы для сношений с внешним миром. Сэм сказал мне, что братья, постигшие дисциплину, стали умнее в обращении с деньгами, хотя можно было бы ожидать обратного.
– О, делать деньги очень просто, если знаешь как.
– Ты только что сформулировал новую заповедь: блаженны богатые духом, потому что они знают, как делать деньги. А каковы успехи братьев в других областях? Ниже или выше среднего?
– Конечно, выше. Наша дисциплина – не вера, а метод эффективной работы во всех областях.
– Ты сам ответил на свой вопрос, сынок. Если все сказанное верно (я не сужу, а только спрашиваю, ты же отвечаешь), то ты не исключаешь, а ужесточаешь соревнование. Если одна десятая процента населения способна воспринимать твою дисциплину – преподавай ее, и через десяток поколений дураки вымрут, а твои ученики унаследуют Землю. Тогда нужно будет думать, как подстегнуть их к дальнейшему развитию. Не стоит отчаиваться из-за того, что за два с половиной года не все превратились в ангелов. Я ни от одного человека этого не ожидал. Думал – ну и дурак же ты, что полез в проповедники!…
Майк вздохнул и улыбнулся.
– Я и сам начал так думать. Ну и дурак же я, как подвел братьев!
– Назовем эту болезнь космической отрыжкой и будем считать, что вылечили. Если у тебя есть, что сказать людям – говори.
Майк не отвечал. Он лежал без движения, с закрытыми глазами и безжизненным лицом. Джабл уже пожалел, что говорил так резко и довел парня до транса. Тут Майк открыл глаза и весело улыбнулся.
– Ты все объяснил, отец! Мне есть, что сказать и показать людям. – Человек с Марса встал. – Ожидание исполнилось!
Глава 37
Джабл и Человек с Марса вышли к стереовизору. Около него уже собралось все Гнездо. На экране волновалась толпа, которую с трудом сдерживала полиция. Майк взглянул на экран, и на лице его появилась счастливая уверенность.
– Пришли? Отлично. Начинаем.
Чувство радостного ожидания, все время преследовавшее Харшоу, распирало стены.
– Давно у нас не было столько зрителей, – сказала Джилл.
– Пожалуй, стоит одеться ради такого случая. Пэтти! Найди мне что-нибудь, – попросил Майк.
– Сию минуту, Майкл.
– Сынок, – забеспокоился Джабл, – не нравится мне эта толпа. Может, не стоит тебе выходить?
– Стоит: они пришли ко мне, и я должен их встретить, – он замолчал, так как лицо на несколько секунд оказалось закрыто одеждой. Женщины наперебой помогали ему одеваться – каждая вещь словно знала, куда и как лечь.
– Положение обязывает. Если публика ждет, звезда должна явиться.
– Майк знает, что делает, босс, – успокоил Дюк.