Размышляя о своем новом брате, «женщине», он ощущал незнакомый трепет. Ему вспомнилось, как он впервые присутствовал при «уходе». И он почувствовал себя счастливым, сам не зная, почему.
Смиту не терпелось, чтобы пришел его брат, доктор Махмуд. Так много нужно грокнуть — и так мало данных!
Остаток дежурства прошел как в тумане. Лицо Человека с Марса стояло у Джилл перед глазами, когда она пыталась осмыслить все, что тот ей наговорил. Нет, он вовсе не сумасшедший — ей приходилось дежурить в психиатрическом отделении, и она была уверена, что ничего не нормального в его замечаниях нет. «Невинный» — нет, не подходит. Выражение лица и впрямь, как у невинного младенца, но глаза? Что же он за человек?
Когда-то Джилл работала в католической больнице, и внезапно лицо Смита представилось ей в обрамлении монашеского чепца… да нет, ничего женственного в нем нет.
Она как раз переодевалась, чтобы выйти на улицу, когда в дверь заглянула другая медсестра:
— Телефон, Джилл.
Джилл включила звук без изображения, продолжая одеваться.
— Флоренс Найтингейл? — спросил баритон.
— Она самая. Ты, Бен?
— Верный защитник свободы информации — собственной персоной. Малышка, ты свободна?
— Что у тебя на уме?
— Купить тебе бифштекс, напоить вином и задать вопрос.
— Отвечаю: нет.
— Другой вопрос.
— Как, у тебя есть другой? Ну что ж, валяй.
— Позднее, сначала попытаюсь улестить тебя.
— Настоящий бифштекс, не синтетика? — Джилл продолжала натягивать юбку.
— Гарантирую. Воткнешь вилку, и он замычит.
— Ты, должно быть, отнесешь его на счет деловых издержек?
— Не имеет значения — и неблагородно с твоей стороны. Ну так как?
— Уговорил.
— Тогда на крыше медцентра, через десять минут.
Она сняла костюм, который только что надела, повесила его в шкафчик и вынула платье, припасенное там на всякий непредвиденный случай. Скромное, в меру прозрачное, с небольшими накладками на лифе и на турнюре: они помогали создать такой эффект, словно на ней вовсе ничего нет. Полюбовавшись собой, Джилл взвилась по турботоннелю на крышу.
Оглядывая крышу в поисках Бена Кэкстона, она почувствовала, как дежурный тронул ее за локоть:
— Мисс Бордмен, вас ждет машина, вот тот «тэлбот».
— Спасибо, Джек.
Она увидела такси с приоткрытой дверцей и готовое отчалить. Взобравшись внутрь, Джилл собралась съязвить — и тут увидела, что Бена внутри нет. Такси-автомат! Двери закрылись, машина взлетела и понеслась к Потомаку. По пути такси приостановилось над Александрией, в него сел Кэкстон, и они полетели дальше. Джилл оглядела его с ног до головы.
— Ох, какие мы важные! С каких это пор ты посылаешь робота за своими дамами?
Похлопав ее по колену, Бен вежливо отпарировал:
— Есть на то причины, милая, я не хотел, чтобы меня видели рядом с тобой.
— Вот как!
— И будет лучше, если тебя не увидят со мною. Не кипятись, так нужно:
— Г-м-м-м… ну и кто из нас прокаженный?
— Оба. Джилл, я газетчик.
— А я то подумала, что ты сменил профессию.
— Ну, а ты — медсестра в госпитале, где держат Человека с Марса.
— И что же, мне из-за этого нельзя встречаться с твоей матерью?
— Тебе что, нужен переводчик, Джилл? Здесь больше тысячи репортеров, пресс-агенты, охотники за новостями, поденщики — в общем, после приземления «Чемпиона» сбежалось все стадо. Каждый из них пытался взять интервью у Человека с Марса — и никому еще этого не удалось. Ну, а ты как думаешь, было бы умно появиться вдвоем возле госпиталя?
— А что? Я-то не Человек с Марса.
Он окинул ее взглядом:
— Да уж. Но ты должна снести меня с ним. Вот почему я не прилетел за тобой в госпиталь.
— Чего? Бен, да ты перегрелся на солнце! Там полно морских пехотинцев.
— Вот именно, давай-ка все обсудим…
— Нечего обсуждать.
— …но попозже. А сначала поедим.
— Первая разумная мысль. А что, можно отправиться в «Новый Мейфлауэр»? Признайся, ты же сам ни за что не платишь, так?
Кэкстон нахмурился:
— Джилл, я не рискну остановиться ближе Луисвилля, на этой колымаге мы будем добираться туда часа два. Может, пообедаем у меня?
— «Сказал Паук Мухе». Бен, я слишком утомилась, чтобы спорить или бороться.
— Да никто тебя и не просит — крест на пузе, и чтоб я сдох.
— Еще хуже, если мне уже ничего не грозит, значит, я старею. Ладно уж, поедем.