В машине на зеркале висели две иконки: Христос и Богородица. Чифир перекрестился. Он всегда так делает перед кражей. Стоит ли удивляться? В свои двадцать лет я случайно попал в Бутырское СИЗО. Там заметил, как слово «Господь» в письмах-«малявах» подчеркивают тремя линиями. Имя Вора в законе – двумя. Иисуса татуируют над сердцем. Однако «бродяга», согласно понятиям, неписаным правилам, должен жить только криминалом, стало быть причиняя боль. «Бродяга» – так называют русских гангстеров. И почему-то слово гангстер» ни черта не звучит как человек обреченный на бесприютность и горе горькое. Поклонение Богу и преступности одновременно. Странно ли это? Не противоречие ли тут? Вероятно, нет. Я, вероятно, не дослушал, не допонял арестантов постарше. Тем более что отбывал обыкновенным, серым, говоря по фени, мужиком, а не блатным, не «шипящим». Поэтому, ребятки, не обессудьте, что хоть тут, на бумаге чернокнижник Витя всего-то чернильную капельку наверстает, поблатует!.. Бумага все стерпит.
Чифир спрятал ключи за колесо машины:
– Если меня примут, то они, смотрите, здесь. – Не каркай, старый. – Малая надевала шапочку с бумбончиком.
Решили голосованием: пусть Чифир остается в машине. Всю дорогу за рулем. Усталый. И еще Ежик – туда же, в отпуск.
– Отдохни, старый, – сказала Малая. – Будешь только людей в магазине пугать наколками.
– Они все равно не догоняют, что это означает. – Чифир смотрел на свои татуированные кисти.
– Конечно, не догоняют. И телевизора у них дома нет. И там таких расписных не показывают. – Малая задумалась. – О, идея! А давайте водку возьмем!
– В такой шапке вообще нельзя думать о водке. – Чифир смотрел на ее бумбончики.
Мы, звезды пленительного криминала, стражи беспорядка, пошли на дело втроем. Раз-два! Раздва! Так мы шли, пока Чифир и Ежик гонялись за птичками. Раз-два! Заодно смотрели под ноги. Не обронил ли кто кошелек? Глаз наметан. А коли еще не потерялся кошель, то – не беда! – поможем.
В магазин зашли-проникли по одному. Заранее приношу соболезнования этому заведению. Ничего личного. Тут гуляли врозь. На русском ни бу-бу. Всякий неместный язык, не язык капиталистического уголка планеты, такой язык настораживает. Сколько пришельцев махнули сюда в поисках экономического потепления! И не у всех считается хорошим тоном даже делать покупки.
Борода не привык прятать на себя, под одежду. Он по-дилетантски складывал виски и водку в рюкзак. Одну бутылку, о ужас, уронил. «Дзынь!» Повезло. Не разбитая. Он поднял «огненную воду» и положил в рюкзак. Ну а мы с Малой прятали провизию за пазуху. То есть так. Детей до шестнадцати просим закрыть глаза. Моя кофта с замком заправлена в штаны со спины и затянута ремнем. За спину кидал все что хотел. Сверху – куртка. Горб краденого не заметишь, если мои руки в карманах кофты. Тогда куртка оттопырится назад. И если кто-то в очках и с лупой, любознательный, все-таки разглядит псевдогорб, то мне, товарищи, какое дело? Да, вот я какой – смотрите! жалейте! – горбатенький, несчастненький. У Малой все точно так же, тютелька в тютельку. Маленькая горбатенькая девочка. И не подумаешь, что разбойница. Без сумки, ясен пень, проще. Ноль внимания к себе. Вдобавок мои волосы русые. Похож на коренного местного. Значит, вдвойне без внимания.
На белом кафельном полу бурые капли. Поначалу обступал их без задних мыслей. Потом увидел, как мокрый след вел к Бороде. Низ его синего рюкзака был темно-синим. Вот откуда капало. Та упавшая, – дзынь! – бутылка. Борода вряд ли подозревал об утечке. Иначе бы сменил ленивую походку. Тем временем по его следу пробирался серьезный, внимательный продавец в серьезных очках. Хорошо, что Борода вышел без покупок. Мог не успеть, если бы отстоял в очереди. Я задержался на кассе с хлебом. Это не краду. Это хлеб. Кассирша принюхивалась. «Шмыг-шмыг» – носом. Только теперь и я заметил, как пахло жареной курочкой. Такой ужин грел мою спину. Птичка, коли мне не изменяет память, в упаковке. Где-то, значит, щель. Я скомандовал себе железным голосом робота: «Без паники! Без чувств! Держись, Витя!»