Я все еще боялся его, но уже не как колдуна, а как зверя, который может укусить, поддеть на рога или лягнуть копытом только потому, что таков зверский обычай. Однако он оказался совсем смирным зверем, даже ручным. Когда я подошел, он не зарычал на меня, а продолжал сидеть как ни в чем не бывало.
И тут меня как прорвало, я затараторил бессвязно и невразумительно:
-- Дядя, уходнте отсюда... Алешка уже побежал... Милиционеры... Общественность... и корзину вашу заберут...
Не мудрено, что Балахон ничего не понял. Он уставился на меня своими маленькими глазками из-под мохнатых бровей и молчал, как самый настоящий зверь. Я стал ему втолковывать, какая опасность ему грозит. Просил, размахивал руками. Он не понимал меня. И только после того, как я, совсем отчаявшись, заорал: "Уходите!", а потом вдруг разревелся, Балахон пожал плечами, взял свою корзину и ушел.
Когда Алешка привел, наконец, деда, я встретил их, сидя на ящике, и улыбка у меня была от уха до уха, как у дурачка, который потерял шапку и радуется, что голове легче.
Прошло два месяца с тех пор, как Общественность объявил войну Балахону. И чем дальше, тем больше он входил в роль. Можно было подумать, что других дел у него нет, как только выслеживать торговца "зеленым". Целыми днями он курсировал из конца в конец Марьиной Рощи. Как будто прогуливался, а на самом деле искал встречи с Балахоном. Внук больше не желал выполнять его поручения, так как я наотрез отказался его сопровождать, а один он еще робел всюду совать свой нос. К тому же ему надоело играть в сыщика, хорошенького, как говорится, понемногу.
И по вечерам Общественность не терял времени даром. Он писал письма в разные инстанции, в которых клеймил несчастного Балахона, называя его паразитом, отравителем и даже врагом народа, и сам во все это верил,
потому что ничего другого ему не оставалось. Слишком уж далеко зашел он в своей ненависти. Нет, не лично к Балахону, а ко всему, что мешало ему играть роль жреца справедливости.
Характер у него день ото дня становился все хуже. Раньше он любил развернуть газету, сыграть с внуком в шахматы, потолковать о международном положении за чаем. Теперь же он занимался в основном составлением жалоб. Участковому он жаловался на управдома, начальнику отделения на участкового, в исполком на начальника отделения и так далее.
Борьба с балахонщиной стала для него целью жизни. Но как раз тут-то у него ничего не получалось. Балахон оставался неуловимым и неуязвимым. И вот, казалось бы, все средства были использованы, все планы сорвались. Другой бы махнул рукой и отправился в сквер забивать козла. Но Общественность никак не желал сми-рдгься с поражением. -Два дня и две ночи он ходил по комнате взад и вперед, обдумывал последний решительный шаг. Наконец оделся, взял портфель и пошел. При этом вид у него был такой, как будто он собрался прыгать с вышки на парашюте. И это было понятно, потому что он шел не куда-нибудь, а прямо в логово своего врага.
Балахон жил в Лазаревском переулке, как раз напротив кладбища, в почерневшем от старости деревянном доме. Это был мрачный дом.
Мы, бывало, расхрабримся, заскочим в парадное и тут же обратно. Даже днем нам казалось там жутковато. Но мы-то были пацанятами, которым к тому же заморочили головы россказнями про домовых и привидения. А Общественность не имел предрассудков, как и полагалось. Он без всякого трепета вошел в дом и постучал в дверь. Раз, другой и третий...
За дверью, с которой клоками свисала обивка, послышался лязг запоров, и перед ним в жиденьком свете грязной лампочки предстала высокая женщина. Пожалуй, не старуха, но и не молодая. Жагра -- как сказала бы моя бабушка, то есть темноликая и жилистая. Волосы у нее торчали в разные стороны, как у клоуна. И цвета они были клоунского, потому что она красила их красным стрептоцидом, за что ее и прозвали Крашеной. Так вот, Крашеная даже не удосужилась повязать на голову косынку, перед тем как отпереть дверь незнакомому человеку.
Так и стояла халда халдой. Хотя, может, сюда так давно не жаловали чужие люди, что она уже забыла всякие приличия.
-- Чего надо? -- спросила она хриплым прокуренным голосом.
-- Здесь проживает гражданин такой-то? -- Общественность назвал фамилию Балахона.
-- Допустим,-- насторожилась Крашеная.
-- Вы кем ему приходитесь? -- продолжал свой допрос Общественность, хотя прекрасно знал, что перед ним жена Балахона.
Всем своим видом он желал показать, что пришел сюда не как частное лицо. Она так и поняла, но вместо того, чтобы отнестись к нему с должным уважением, заорала вдруг неожиданно визгливым голосом:
-- Не имеете права! Копненковы, вон, по пять месяцев не платят за свет, а вы их не отключаете. Только попробуйте... Я на вас в правительство напишу...
И тут же вдруг перешла на полушепот, как будто ее переключили на другую программу.
-- Мы заплатим, честное слово заплатим. Еще в этом месяце. Копненковых вы не отключаете, а у них за полгода не уплочено...
-- Вы, наверно, полагаете, что я из Могэса,-- сказал Общественность.--Но это не так. Хотя за неуплату вам следует отключить электроэнергию... Мне нужен такой-то,-- он снова назвал фамилию Балахона.
-- А зачем? -- спросила Крашеная, и в голосе ее почувствовался вызов. Она умела моментально менять тон.
-- Пусть он немедленно выйдет. Я должен предъявить ему серьезные обвинения. Вам, конечно, известно, как сожительнице, что он нигде не работает. А у нас кто не работает -- тот не ест. Его поведение несовместимо с нашей моралью, а я должен доставить его в отделение милиции для дачи показаний.
-- Так,-- сказала Крашеная, как будто замахнулась4 тряпкой, чтобы убить на стене муху.-- А ты кто такой? Кто тебя сюда подослал, старый ты стручок?
-- Прошу не оскорблять, гражданка. Я уполномоченный от трудящихся и требую, чтобы ваш сожитель немедленно ко мне вышел,-- настаивал Общественность.
И тут Крашеная вся аж затряслась от гнева. Она налетела на старика словно лавина с горы:
-- Ах ты, мухомор! Да ты никто, ноль без па
лочки, пузырь. Над тобой вся Марьина Роща смеется! Общественность весь залился краской, как молодая девушка, которой говорят, что у нее комбинация видна из-под платья. Он дышал открытым ртом, как рыба, выброшенная на берег, и ни слова не мог сказать в ответ. А Крашеная не унималась: