— Подожди меня здесь, я сам разберусь с ними.
Я промучился в томительном ожидании полчаса, готовый в любую минуту прийти ему на помощь. Он вернулся и, отведя меня в сторону, протянул сторублевку.
— Что это значит? — спросил я его, чувствуя закипающую во мне злость.
— Твоя доля. Чего ты?..
— Засунь свою долю в зад. Я не продаюсь. Хочу спать спокойно!
После этого случая я с ним больше не выходил на маршрут, и многие стали считать меня чудаковатым.
После месяца службы стал замечать какие-то непонятные для меня «чудеса», происходящие в «дежурке». Дважды задерживал преступников и доставлял их в дежурную часть. Но мои рапорты куда-то исчезали, и задержание записывалось за «дежуркой», за что поощрения получали другие милиционеры. Потом старшина, давно служивший в милиции, объяснил мне, что мои рапорты уничтожаются, а дежурный по отделу записывает задержание на себя. Все это для меня было грязью, так же, как, например, и тот факт, что некоторые сержанты из вытрезвителя обирали пьяных. Но в отделе это считалось нормой, и на подобные происшествия закрывали глаза.
Вскоре меня перевели на автовокзал. Дежурство там тоже было не из легких. Работы добавляли те же цыгане и еще нищие у церкви, хотя мне было жаль этих убогих. Сейчас я с улыбкой вспоминаю Валю, худощавую маленькую женщину лет сорока, жившую на подаяние и на то, что она собирала с могил. Валя частенько сидела у церкви. Я ее задерживал и отправлял в отдел, но через какие-то полчаса она вновь появлялась на автостанции. Я звонил в «дежурку» и спрашивал:
— Почему отпустили?
— А на кой она нам нужна, психопатка? — равнодушно отвечали мне.
После этого я тоже махнул на нее рукой, но она не хотела жить спокойно. То я ее находил пьяной, то выпрашивающей у пассажиров деньги, а однажды она отматерила батюшку в. церкви. Вот и думай, что с ней делать...
Как-то привел ее в комнату милиции, и тут она рассказала мне о своей горькой, пропащей жизни. Я ее пытался утешить, как мог. На следующий день она мыла комнату милиции...
— Ну что, порядок, «мухомор»? — улыбнулась она мне, закончив работу.
К вечеру Валя снова валялась пьяная у церкви.
Мне везло на курьезные случаи. Как-то, проходя по рынку, я увидел толпу людей, склонившихся над мужиком. Кто-то позвал меня. Я опустился перед ним. Выяснив, что у него «забарахлило сердце», начал делать искусственное дыхание, и через некоторое время мужчина пришел в себя. Прибежавшая женщина, видимо, жена, поблагодарила меня и повела его домой. Месяц спустя мы случайно встретились вновь, хотя я его не узнал. Пришлось задержать этого мужчину, как подозрительного, без документов, и доставить в отдел. Потом выяснилось, что он в розыске из-за квартирных краж по Металлургическому району. Когда его отправляли в ЧМЗовский отдел милиции, он, горько улыбнувшись, произнес сквозь зубы:
— Да, начальник, когда-то ты мне жизнь спас, а вот теперь в тюрьму отправляешь.
Всякое случалось в нашей службе, каждый шел к нам со своей бедой:
— Товарищ дежурный, у меня ребенок пропал. Помогите!
— Сержант, у меня вещи в автобусе остались, найти бы!
— Товарищ милиционер, там драка!
И я бежал туда, где были горе и беда, где во мне нуждались.
В основном люди на автовокзале были добрые, но встречались и такие, которые относились ко мне с презрением. Задерживая двух хулиганов, я попросил мужчин помочь, но услышал в ответ:
— Да пошел ты!
На автовокзале часто болтались подростки. Поначалу они боялись меня, но со временем я подружился с ними, они частенько заходили в комнату милиции просто так, посидеть, чтобы только куда-нибудь скрыться от пьяных родителей.
Как-то я задержал девочку-школьницу и хотел было отправить ее в приемник, но она буквально забилась в истерике:
— Не хочу в приемник! Не поеду!
Прибежали кассиры и отговорили меня, оставив ее у себя.
Командир роты своими подозрениями не давал мне покоя: не мог поверить, что я не пью, тем более, что я иногда работал с сержантом, который злоупотреблял, мог выпить и на службе, а после одного дежурства он вообще взъелся на меня.
У нас в роте был заведен толстый журнал, где мы отмечали результаты работы. И вот я, который находился в десятке лучших, однажды не сделал никаких записей.
— Ты что, сегодня не работал? — с недоумением посмотрел на меня командир роты.
— Как это не работал?! — возмутился я. — Вы же меня проверяли, даже принюхивались.
— Но результатов-то нет! — вскричал капитан.
— А что, у нас план? — спросил я.
Его лицо налилось кровью.
— У нас должен быть порядок!
— Вот у меня и был сегодня порядок. Ни пьяных, ни хулиганов!
— Значит, ты не работал. Я тебе смену не засчитываю. Можешь идти.
И после этого вся моя служба попала под жесткий контроль. Он сам проверял мои протоколы и рапорты. Рвал их и бросал в корзину.
— Неправильно составлено, а здесь помарки, — придирался он по любому поводу.
— Все, Володя, он тебе жизни не даст, — сочувствовали мне сержанты.
Вскоре я понял, что на службе можно ставить крест, и когда на автовокзале по делам появился капитан милиции, заместитель начальника приемника-распределителя для несовершеннолетних, и предложил мне перевестись в приемник, я согласился: меня тянуло к подросткам.
— Твой классный, — добавил он, — мне сказал, что ты обязательно согласишься. Только найди его, говорит, он парень хороший.
Значит, не забыл меня мой классный руководитель, который когда-то сам работал с подростками в приемнике.
Через некоторое время меня перевели в детприемник. Я попросился в отпуск и уехал в свой отряд «Сердце Орленка», где хорошо отдохнул, работая с «орлятами». Я еще не ведал, что вскоре встречусь с другими подростками, о которых знал только понаслышке и милицейским ориентировкам.
Закончилась смена. Я прощался со своими друзьями-«орлятами», расставался с интересной жизнью, о которой стоило бы написать книгу. Меня ждало неизведанное.
В августе пришел к двухэтажному зданию, за высоким забором которого шумел яблоневый сад. Позвонил. Дверь автоматически открылась, и кто-то крикнул:
— Толкайте дверь!
Я толкнул и вошел. Оглядев высокий забор, железные двери и решетки на окнах, я испытал гнетущее чувство.
В памяти отчетливо сохранилась моя первая ночная смена. Меня приветливо встретила дежурная и, ознакомив с основными обязанностями, в которые входило одно: следить за пацанами, провела меня на второй этаж, где передо мной и предстали эти самые пацаны. Я с любопытством оглядел этот строй подростков в трусах, а они с интересом приглядывались ко мне. На первый взгляд, они казались очень похожими на моих «орлят», но кто же они были на самом деле? Это мне предстояло узнать. И когда они уснули, я присел на банкетку рядом со старой нянечкой, которая рассказала мне про приемник, про его воспитанников, объяснила, как с ними обращаться.
— Ты построже с ними, — сказала она — Ключи не бросай, где попало, а то уйдут в побег.
Она стала моим первым наставником в работе с пацанами с рваным детством.
Что скрывать, я привыкал к приемнику-распределителю очень тяжело. Глядя на этих отверженных ребят не мог поверить, что они воры и хулиганы. Я был оглушен их рассказами о горьком детстве, потрясен и раздавлен страшными жизненными фактами. Особенно переживал, впервые увидев малышей-сирот. Так случилось, что в первые дни в приемнике встретил несовершеннолетнюю мать и ее ребенка, трехлетнюю дочурку. Эта семнадцатилетняя, озлобившаяся и изуверившаяся в жизни девушка родила малышку в 14 лет неизвестно от кого, так как насиловала ее целая группа парней. На все мои попытки поговорить с ней она отвечала открытой враждебностью. И тогда я понял, что мне предстоит тяжелая служба, а главное — научиться понимать всех их, обездоленных и покинутых. Мне хотелось хоть как-то им помочь. На каждую смену старался принести им сладости, читал книжки, рассказывал о себе, о своем «орлятском» отряде, пытался провести какие-то игры, организовать «огоньки». Через некоторое время меня отвел в сторону воспитатель и начал грубо вправлять мне мозги.