«Извини, – говорит, – Ивановна. Но я на свадьбы уже не ходок. Нечего мне подарить твоим молодоженам. Все раздарила».
И не пошла. Я ей потом занесла кусочек тортика.
Так и сидели без криков «Горько!». Потому что жених наш оказался неместный. А кого попало приглашать не хотел.
«Вы знаете, мама, лучше мы на этом деле сэкономим чуть-чуть, а я потом куплю новую машину. Мне надо молодую жену к родителям в деревню свозить».
Я говорю: «Да мне-то какое дело? Ваша свадьба – вам виднее, как веселиться».
Но Татьяна моя сидела мрачная. Смотрит через фату. Ничего не ест. А я наготовила на целую роту.
Потому что на Маринкиной свадьбе гулеванила половина училища. В каждом углу по курсанту лежало. Напились как цуцики. Летуны – что с них возьмешь? Потом неделю по всей квартире пуговицы с крыльями подбирали. Кто-то даже ботинки забыл. Запросто можно было «Военторг» открывать. Но зато было весело. Я на полжизни наплясалась. Хохоту было – под утро никто уже нормально говорить не мог. Кто смеялся, кто заикался, а кто мычал.
И Татьяна, конечно, все это помнила. Сколько там прошло-то – всего три года.
А у нас на свадьбе с Валеркой вообще было человек сто. Бражки выпили, наверное, ведер двадцать. Со всего Забайкалья слетелись тогда летуны. Высокие, стройные. В красивых фуражках. Крылышки на рукавах. У меня мама говорит: «Ох, девки, пойду, наверное, опять за кого-нибудь замуж. Вертолетчики у них есть?»
Мне тогда первый раз в городском ателье платье шили. Настоящий шифон. Белый-белый. Как туман за окном.
А когда Татьяна с зятем уехали в деревню, у нас начались дожди. И по утрам был густой туман. Я проснусь, посмотрю на туман, у окна немного поплачу – и на работу иду. А Николай Григорьевич стал довольный, потому что я фотографии наконец все убрала.
«Вот видишь, Ивановна, как хорошо теперь в аппаратной. Никто не отвлекается на твою малышню».
А я ему говорю: «Да-да, конечно, Николай Григорьевич».
А он говорит: «Ты же сама знаешь – у нас не положено».
Я говорю: «Я убрала ведь уже».
А потом как-то вечером с работы иду, смотрю – у подъезда зятева машина стоит. Я быстрее пошла. В подъезде чуть не упала. Ступеньки эти дурацкие. Дверь ключом открываю и говорю: «Могли бы хоть позвонить». А из Таниной спальни выходит вдруг маленькая девочка. Остановилась посреди коридора и смотрит на меня. Худая, как скелет. Глаза большие, темные.
Я говорю ей: «Ты кто?»
А она протягивает мне старую Танину куклу. И говорит: «Нога отлетела».
В это время из кухни появилась моя Татьяна.
«Ой, мама, а я не услышала, как ты вошла. Мы не знали, что ты сегодня работаешь. Я почему-то думала, что у тебя выходной».
А я говорю: «Николай Григорьевич попросил вместо Степанцова прийти. У него сына в армию забирают».
Она говорит: «А-а, ну, проходи. Дима сейчас вернется. Он в магазин побежал».
Я говорю: «Подожди, а чья это девочка? Соседи, что ли, оставили? Только я не помню такой девочки ни у кого».
А Татьяна говорит: «Ты раздевайся. Я картошки сварила. Сейчас будем есть».
Я говорю: «Нет, ты постой. Чья это девочка? Я же тебя русским языком спросила».
А Татьяна смотрит на меня и говорит: «Это Димина дочь. От первой жены. Он, когда ушел в армию, она сильно начала пить. Совсем ему туда не писала. А потом у нее вот эта девочка родилась. Она назвала ее Оля. Даже с Димой не посоветовалась, как ребенка назвать. А теперь его мама попросила нас забрать ее к себе, потому что кормить ее нечем. Там у них в деревне совсем ничего нет. Совхоз развалился. Только с огорода живут».
А я говорю: «Подожди, подожди, что-то я не совсем понимаю. Этот твой Дима, он что, выходит, уже был женат? У него уже была жена, у этого твоего Димы?»
В общем, так моя Татьяна превратилась в мачеху в девятнадцать лет. Нормально. Что тут еще скажешь?
И мы стали жить вчетвером.
Зять надолго уезжал за своими машинами, поэтому в жизни нашей почти ничего не переменилось. За исключением девочки, разумеется. А кого же еще? Потому что у меня лично маленьких девочек не было уже давно. У Маринки с Анатолием рождались одни пацаны. А девочка – это совсем другая история.
Она все время молчала, сидела тихонько где-нибудь в углу и среди всех старых Танькиных игрушек выбрала почему-то ту самую куклу, которую нашла в первый день. У нас еще оставались два плюшевых медвежонка и китайская Барби, но она не обращала на них никакого внимания. Таскала везде эту одноногую Мальвину.
Приходит ко мне на кухню и смотрит, как я чищу плиту.
«Ну что, – говорю, – интересно?»
Она кивает головой и прижимает к себе куклу.
Я говорю: «Любишь ее?»
Она снова кивает.
Я говорю: «А почему?»
Она молчит, гладит ее по голубым волосам и наконец отвечает: «Хорошая».
Я говорю: «Ну, конечно».
И тогда она говорит: «Откуда она взялась?»
Я говорю: «Откуда?» Потом подумала немного и все-таки сказала: «Ее Валерка купил».
Она говорит: «А кто это?»
Я говорю: «Был тут один. Ты его не знаешь».
Она говорит: «Куклы покупал?»
Я говорю: «Много чего покупал. Иногда покупал куклы».
Она говорит: «И эту купил?»
Я говорю: «Ну да. Я же тебе сказала».
Она постояла молча, а потом говорит: «Хороший».
Я даже плиту перестала скрести: «А ты-то откуда знаешь?»
Она снова говорит: «Хороший».
Потом повернулась и из кухни ушла.
Но больше всего ей нравилось, когда я садилась шить. Ну и мне, в общем-то, тоже. Люблю возиться с машинкой. Соседки иногда просят что-нибудь для них сварганить. Денег я не беру. Все равно их ни у кого нету. Просто так – что-нибудь.
Она один раз долго рядом со мной стояла, и потом говорит: «Дай мне тряпочку».
Я говорю: «На. А тебе зачем?»
Она говорит: «Для куклы. Она платье хочет. Ей холодно».
Я смотрю на ее Мальвину, а у той вместо оторванной ноги торчит синий карандаш.
Я говорю: «Сама придумала?»
Она кивает головой.
Я говорю: «Молодец. Только ты слишком большую тряпочку взяла. Это будет не платье, а какой-то парашют».
Она говорит: «Что такое парашют?»
Я говорю: «Ты не знаешь, что это такое?»
Она говорит: «Нет».
И улыбается. Ей смешно, что я так удивляюсь.
А я говорю: «Давай лучше сделаем парашют твоей кукле. У нее теперь две ноги, так что до прыжков ее вроде допустят».
Она говорит: «Что такое парашют?» И смеется.
Через час из института приходит Татьяна и молча смотрит на нас.
Я говорю ей: «Отвяжись. Мы тренируемся. Знаешь, как трудно научиться правильно приземляться?»
Мы сидим с девочкой под столом, прижимая к груди коленки. Руки подняты вверх, глаза широко открыты.
Татьяна говорит: «А стол-то при чем?»
Я говорю: «А почувствовать купол?»
Ну, и с зятем, в общем-то, повезло. Тихий, серьезный. Водки совсем не пил.
Жадноватый немного. Но по нынешним временам – это вроде бы хорошо. Все в дом. Не то, что летуны или флотские.