Недавно в большом дворе нашего дома появился незнакомый мне мальчик лет двенадцати.
Худой, дочерна загорелый, со светлыми взъерошенными волосами, с недетским взглядом суровых глаз, непрерывно крутился на крыльце деревянного дома ткачихи Игнатьевны: носил воду, дрова, что-то мыл, прибивал.
Видно было, что делал он все это не по принуждению, а потому, что хотел оправдать свое появление в доме Игнатьевны. Старуха одиноко доживала век на пенсии, хорошо известна была всей улице своим мягким, отзывчивым характером, и соседи даже порадовались, что у нее теперь такой помощник.
Никакие попытки мои заговорить с нелюдимым мальчиком, расположить его к себе ни к чему не приводили. Он недоверчиво посматривал исподлобья, и а глазах его можно было прочитать: «Ну чего пристаешь к человеку! Видишь ведь, что с тобой не хотят иметь дела!».
«Почему он такой! — невольно думал я. — Что лишило его обычных детских радостей! Неужели у него нет друзей, его не тянет выбежать на улицу, порезвиться!»
Наоборот, в редкие часы отдыха он садился на скамейку возле крыльца и, понурившись, напряженно о чем-то думал.
Как-то глухой ночью я проснулся от резких и частых звонков. Открыв дверь, увидел перед собой испуганного маленького соседа. Ветер раскачивал лампу во дворе, мятущиеся тени плясали на земле, и темнота то на мгновение откатывалась, то снова приливала.
Прерывающимся от волнения голосом мальчик проговорил:
— Бабушке плохо… За сердце хватается… Вызовите «Скорую помощь»…
Я по телефону вызвал «Скорую помощь», быстро оделся и пошел к Игнатьевне. Она лежала на широкой постели, запрокинув седую голову, — судорожно царапая скрюченными пальцами матрац. В комнате было неуютно и мрачно.
Приехавший врач сделал укол, и старуха вскоре уснула. Немного успокоился и мальчик. Но мне показалось невозможным оставить сейчас его одного, и я предложил посидеть на пороге. Он благодарно взглянул на меня, завернулся в пальто не по росту и молча сел рядом на ступеньку, оставив приоткрытой дверь в комнату.
Меня поразило выражение необычной печали на его лице. Он сидел одинокий, нахохлившийся, всем видом своим вызывая желание отогреть его, освободить от какого-то большого горя.
Ветер утих, а шелест сухих листьев походил на шепот. Медленно начинался хмурый осенний рассвет. Едва заметные серые полосы избороздили небо. Гулко раздались чьи-то торопливые шаги и затихли.
— Тебя как зовут! — спросил я мальчика после долгого молчания.
— Федя.
— У тебя родители есть?
Он ответил не сразу, и я пожалел, что задал вопрос: родителей, наверно, нет, и ему тяжело говорить лом. Прижав его к себе, я почувствовал, что дрожь, даже судорога, прошла по телу ребенка.
— Есть родители, — тихо произнес он.
…Он жил с родителями на берегу моря. Мать работала медицинской сестрой в санатории, отец — механиком на катере. Федя ходил в третий класс. В свободные часы отец делал ему игрушечные парусные лодки.
— Иногда мы с ним так завозимся, что мама нарочно называла нас мальчишками… Потом папа и мама стали ссориться, и папа куда-то уехал. Мама сказала, что у нас будет квартирант. И к нам перешел жить дядя Коля… Часто они с мамой пили вино, а мне говорили: «Пойди погуляй…»
Один раз вечером они стали ругаться. Дядя Коля начал на маму кричать. Я думал, он хочет побить ее, вскочил — заступиться… А мама… побила меня.
Потом приехал папа. Дядя Коля ушел. Я очень обрадовался. Но мама с папой каждый день ругались. Мама его прогоняла. И они стали делить вещи. Вот была комедия!
Мальчик поднял голову, и в глазах у него промелькнула недобрая усмешка.
— Комедия! — повторил он с какой-то особой издевкой в голосе. — Отец велосипед к себе, а мать — к себе… Потом диван… И называют друг друга по-всякому…
А потом… меня делить стали. Она говорит: «Федю бери себе», а он: «Нет, он у тебя останется». А она: «Он — твой сын».
…Я незаметно выпрыгнул в окно и ушел. В другой город уехал… — Он кивнул головой в сторону пробуждающегося города: — В этот… В подвалах спал… На базаре бабушке говорю: «Давайте мешок поднесу»: А она меня к себе взяла… сюда. Я ей сказал: «Нет у меня родителей».
Он умолк. Совсем рассвело. И тогда Федя вдруг произнес слова, заставившие меня вздрогнуть:
— Лучше б они умерли!
Я испуганно взглянул на него. Передо мной сидел тяжко страдающий человек.
Чужая боль
В село Петровское Лида приехала три года назад, сразу после окончания педагогического училища. Ее Оленьке не было тогда и двух лет, а муж отправился в очередную командировку с партией геологов.