У бабы даже сил на слезы не было. Так ее не обманывали еще никогда. И даже подруга…
Она от обиды на могилу не ходила. Уж такая взяла досада, на всех сразу.
Хорошо хоть Максим помог, принес деньжат, поделился с получки, иначе и вовсе с голоду сдохла б.
Нет, никто больше не подходил к Катьке. Старая стала. К таким уже не сватаются. Разве совсем по бухой. Но утром, не веря в собственную придурь, убегали бегом, чтоб не слышать, что можно сочинить по пьянке.
Никто не навещал. Разве бомжи где-то заглянут. Так их истории покруче ее. От них мурашки продирают до костей, и волосы дыбом становятся. Их послушать, все равно, что штоф самогонки без закуски выпить, а такое не всякому под силу. Вот и сидит баба у окна. Все испытала в жизни. Может и в этот раз кого-нибудь занесет попутным ветром. А коли мимо, тоже нет. Баба уже ко всему привычная. Авось и ее судьба увидит. Она ж, как зебра, после черной полосы, обязательно будет белая. Только бы дождаться…
Оно и у других сложилось неважно, вспоминает давние годы ушедшей молодости.
Казалось, чего не хватало Мишке с Настей В своем доме жили, как куркули. И все у них было. Дом пятистенок огороженный глухим забором, своя моторная лодка, потом даже машину купили. Новехонькую, «из масла». Ребенка ждали. Рожать свою бабу в город повез. Районным врачам не поверил. И пацан родился, капля в каплю Мишка. Такой же крупный, горластый. А вылез из дома без присмотра, и сбила машина, целый грузовик. Ты водителя хоть на части порви, ребенка этим не поднимешь. Вот и залились слезами оба. Второго ребенка уже какой год Бог не дает. А без дитя какая радость в семье? Сплошное одиночество…
Только Дуська всех обхитрила. Вот девка ушлая. Сколько раз замуж звали, всем отказала. Не захотела лишней мороки. Так и живет с матерью. Никого из мужиков в дом не пускает. Сама везде управляется. Уже совсем состарилась. Морда в печеное яблоко собралась, голова вовсе белая, ноги нараскорячку, а дрын в руках крепко держит, хоть корову, иль пацана так огреет, чтоб в сад не лазил. У нее чего только там нет. Все есть, а делиться ни с кем не хочет. Жадная. Такая отродясь была.
Зато голову пустяками не забивала никогда. Не верила в любови и душу не мутила. Родила для себя и даже забыла от кого. А и зачем помнить. Главное ребенок.
Он у ней удался. Послушный, грамотный, не то, что у других неслухи.
— Ты его хоть дрыном в лоб, а он все как остолоп. И таких полдеревни, — негодует баба.
Катя уже собралась попить чаю на ночь и ложиться спать, как услышала стук в окно:
— Кого это черти на ночь принесли. А может, это мужчина? — подвязала платком волосы.
— Да это я, Василек твой! Не сыщется ли у тебя ложки сахару. Сели с внучкой чай попить, а сахару и нету. И магазин закрыт. Вот досада! Завтра воротим, коль одолжишь, — улыбался сосед.
Они еще попили чаю, посудачили. А когда время пошло к полуночи, сосед спохватился:
— Домой пора!
— Ох, и надолбит тебя баба, что так засиделся, — злорадствует соседка. И побежала под окно подслушать, как соседи брешутся. Ой, и чего только не несли друг на дружку, как только ни обзывали. Баба все чулки от хохота обмочила. Та от кого век брани не слышала. Этот цирк того стоил.
Вернувшись домой, еще долго вздрагивала от смеха.
А на другом конце деревни вот так же у стола, перед тусклой лампочкой, доедала свой последний ужин другая бабка.
Гороховый, едва теплый суп с несколькими размоченными сухарями. Его в случае стука в дверь можно легко засунуть в ящик стола.
Да и от кого прятаться? Если Акулина нагрянет, она на ночь не ест, у нее диабет. Вдруг Володя придет, тот после девяти не ест. Так у него правило. Других и не предвидится, и ждет бабка. Скребется мышь в углу, так и пусть, ни первый год просится.
Бабка уже открыла рот, чтоб последнюю ложку туда отправить, как услышала шум в коридоре. Это крыса решилась достать сало, да не выдержало под нею полено.
— Брысь! Нечисть! — замахнулась баба на крысу. Вернулась к столу, а там уже две крысы ее ужин доедают.
— Ах вы, окаянные! И сюда добрались, проклятые обжоры. Совсем без ужина оставили, помыла миску, побрела к койке, прижалась спиной к печке, натопленной с вечера, и, укрывшись ватным одеялом, вскоре захрапела молодецки. Во сне ей снились девичьи сны. Когда на Ивана-Купалу прыгала через костры с деревенскими парнями. Тогда ее называли любимой и красивой, звали в жены, да никому не отдала предпочтенья девка, так и осталась одна, как та береза, состарившаяся под окном, так и не познала любви.
Спит бабка. Во сне через костры прыгает, а дома о каждый угол запинается. Во сне лицо румянами мажет, утром умываться забывает.