Да я и не слушал. У каждого в жизни хватает проблем. Решить бы свои. Но фрагментарно, время от времени, вникал в грустную сагу. А он, от волнения, все чаще переходил на «ридную мову»:
- Батько, кажуть, першим вистрибнув з машини, тай в кювете сховався. А з боку у неньки, де вона сидила, двери заклинило. Я видтепер гадаю: мож, то вона нас намагалася захистити? Я ничого не бачив, не видчував. Спав на заднэ сидиння, тай годи. Прокинувся вид вибуху. Ненька вже не кричала. Ее наповал упамками посикло. А Ганка в пелюшках палае як факел! Тут люди...
Многих слов я не понимал. Но восполнял пробелы картинками из его памяти.
- Ганке шо, - в унисон звучали слова, - морду пожгло, руки, шлунок, та кое-чего пониже, по бабской части. А мене добряче машиною придавило. И ноги е, а поди ж ты, не ходять...
- Ты что, завидуешь ей? - мысленно спросил я. Жестоко спросил. Честно говоря, не хотел, как-то само вырвалось.
Сначала он ничего не понял:
- Ты шо, дядьку?! Типун тебе на язык!
Потом спохватился:
- Гля! Ты начебто мовчиш... а хто же тоди спросив?
- То совесть твоя спросила.
- Со-о-овесть? - на его переносице выступил пот, - та н-и-и...
Он испугался, замкнулся и замолчал. Пару минут назад я бы этому только радовался, а тут... сердце заныло неуютно, тревожно.
Что ж ты, гад, взял и обидел калеку? Человек тебе душу открыл, а ты в нее как, мент в коммуналку, даже сапог не вытер. Нехорошо как-то вышло, очень неловко.
- Хорошая у тебя сестра? - спросил я мальчишку, вкладывая в эти слова всю искренность, на которую был способен в данный момент. Были они, как протянутая рука, как призыв к примирению.
- Ганка-то? - отозвался он, просияв, и почему-то сплюнул, - очень хорошая, но до того, падла, вреднючая! Мурцуе меня, почем зря. Знае, что не поймаю, а если поймаю, то сдачи не дам. Добрый я, а она над моей добротой издевается. Давеча вот, собаку мою отравила. Ласковая была животина, умная, и жграла мало...
Вместе с остатками хмеля из парня выходили украинизмы:
- Я вот гроши себе на коляску скопил. Где люди подали, где сам... помогал по плотницкой части. А как накопил, все бабуле отдал и наказал: «Ты лучше пальто Ганке купи. Грэць с ней, с новой коляской, я и в старой пока похожу»... так собака моя ей чем-то не угодила! - В шоколадного цвета глазах, как в лужах, плескались слезы. Он вытер их полой пиджака, высморкался сердито, и пояснил. - Мерзнет она без пальта. Там, где пожгло, там и мерзнет.
Было видно, что сестренку свою он любит. Любит, не смотря ни на что.
- Отец что, совсем вам не помогает? - спросил я на всякий случай, хоть знал уже примерный ответ.
Он взглянул на меня с искренним удивлением: ты что, мол, дядьку, того? Не понимаешь элементарных вещей?
- Який там отец?! Его ж тогда в тюрьму посадилы. Мол, не помог, семью в опасности бросил. Там он и сгинул. Справку бабуле прислали. Там написано «туберкулез», только люди болтают, повесился...
Только теперь я увидел мальчишку: всерьез, целиком, по-настоящему. Его побелевшие пальцы, сомкнувшиеся на вытертых рукоятках, латаные штаны, без морщин на острых коленях, обида на донышках глаз. Господи, за что ж его так?!
Боль способна убить, если она превышает допустимый порог. Наша кровь идентична по составу морской воде и содержит в себе всю таблицу Дмитрия Ивановича Менделеева, даже те хитрые элементы, которые еще не открыты. Вот почему человеческий мозг не всегда управляется разумом. Боль, как красная кнопка, включает автономную систему самозащиты. И эта система способна (практически мгновенно!) синтезировать в нашей крови соединение любой сложности. Даже чистую, без примесей, воду. Организм успевает себя защитить, обезболить. Если крепко «прижмет», сам по себе немеет пораженный участок тела. Если и это не помогает, человек теряет сознание.
Здесь уникальный случай Веками проверенная система не сыграла сигнал «отбой». Ее «заклинило». Наверное, потому, что мальчишка спал, а когда очнулся, получил мощнейший эмоциональный шок. До сих пор в нижней части его позвоночника перекрыт канал энергетики, тот, что ответственен за питание нижних конечностей. Скоро этот канал за ненадобностью отомрет, и ноги начнут усыхать...
- Ганка, она ведь бывает хорошая, - рассуждал, между тем, инвалид, - когда в зеркало на морду свою не глядит. Она у меня в ПТУ, на повара учится. Давеча вот, говорит: «Давай, Василь, я тебя москаляцькой едой угощу». Как его там?.. забувся... чи гренки, чи хренки? Так на кухню пийшла, дымищи в хату понапускала, уси пальцы пообожгла! Я попробовав... а то жареный хлиб! Ой, не можу... жареный хлиб!
В конце каждой фразы его голос подпрыгивал до фальцета. Вытирая слезы, он взглядом своим, приглашал посмеяться и меня. И опять начинал хохотать, да так, что патлатая голова мотылялась из стороны в сторону, обнажая худую кадыкастую шею с беззащитной пульсирующей жилкой. Шею, на которой ни разу не побывало ни одного полновесного мешка молодой картошки, притыренной ночью с колхозного поля.