- Эх, кабы б ноги мои ходылы! - сказал Василь, отсмеявшись. И задумался, улетел на крыльях мечты.
- Ты бы Ганку свою по всей хате на кулаках протащил! - хмыкнул я, возвращая мальчишку на землю, а сам с интересом следил за его ответной реакцией.
- Та ни, дядьку, - ласково улыбнулся Василь. - Что ж я, не понимаю? То ж вона не меня мурцуе, а свое треклятое прошлое. Я б тогда, дядьку, як кинь працював! Собрав бы гроши... такие гроши, чтоб Ганке зробылы пластычную операцию. Хай вона будэ як ненька покойница - красива, та весела. А мож самому в фельдшера податься? Оно и дешевле выйдэ?
Ты посмотри, такой молодой, а уже хохол! Ну что ж, этот город не так уж плох, если в нем рождаются добрые люди. Я приехал сюда не зря.
Когда входишь в чужой организм с намерением что-либо в нем изменить, будь готов к сопротивлению. Если даже больной находится в коме, его система самозащиты будет решительно отвергать все, что приходит извне. Здесь нужно обладать беспристрастностью робота, полностью отрешиться от чуждых эмоций, а свои - и подавно держать на замке. Иначе труба: или прихватишь чужое - или забудешь свое.
- Василь - тихо сказал я, вцепившись пристальным взглядом в его глаза, и медленно, осторожно, встал с надоевшей скамейки, чтобы стиснуть в ладонях его виски, - Василь, честно скажи, ты
действительно не чувствуешь ног?
Он побелел. Капли пота выступили на лбу, извилистыми ручьями потекли по лицу, искаженному гримасою ужаса. Зрачки закатились, тело обмякло. Теперь мы с ним единое целое.
Омертвевшие ноги еще отзывались, но очень и очень слабо. Я подключил мальчишку к своей энергетической системе, немного усилил нажим. Заныли пересохшие вены - вот-вот порвутся! - как будто они скручены из тонкой папиросной бумаги. Если по ним сейчас хлестанет полноценный поток крови, мальчишка будет орать. Мотор-то у него сделан на семерых, качает так, что брызги летят! Что там? - ничего страшного, всего лишь гипертрофия левого предсердия. Годочков до девяноста, хозяин этого сердца точно протянет. Если, конечно, бросит пить и курить, если будет делать зарядку, больше ходить, а еще лучше - совершать утренний моцион на пять километров. Правда, ходить Василю придется учиться заново. Ему еще много чему нужно учиться...
Все, Васька, хана твоей пенсии! Осталось всего ничего: заблокировать боль да немного подзарядить подсаженные винищем «аккумуляторы».
Легкого импульса оказалось достаточно. Система сама пришла в норму. И ведь ничего серьезного в мире не произошло. Все так же немилосердно свирепствовало солнце. Где-то недалеко полыхал реактор Чернобыля, наполняя своим мирным атомом квартиры советских граждан. Прошла всего-то доля мгновения - карегрудый воробей не успел даже толком вываляться в пыли, а Васька прийти в себя.
Трясущимися пальцами, я достал последнюю сигарету. Она мгновенно потемнела от пота.
- И мине закуры-ы-ть, - бабьим голосом вывел мальчишка, покачиваясь из стороны в сторону. Кажется, сейчас у него начнется истерика. Это дело надо пресечь.
Я показал ему дулю, порылся в кармане, достал и протянул четвертак:
- Не барин! Сходи и купи, да спроси там холодного пива.
Он не мог не почувствовать силу в ногах. Но все еще недоверчиво смотрел на свои колени. Потом перевел взгляд на меня.
- Чай не безногий! - со злобой добавил я и презрительно сплюнул, а мысленно прокричал: «Ну что ж ты сидишь? - иди!»
И он, наконец, поверил. Решительно подтянулся на руках, неуклюже пополз из коляски, оперся о скамейку и встал на ноги.
Не отрывая рук, сделал первый неверный шаг, другой, третий... потом выпрямился. И вдруг, шатаясь, воротился назад. Глаза его ничего не видели - сплошные горькие слезы.
- Ой, дядьку, - сдавленно прошептал он и сорвался на крик. - Ой, дядечку, дядечку! Как же... как я перелякався! Я думав... я думав ты хочешь мине вбыть!
Я подхватил Василя на руки, долго баюкал и успокаивал как младенца. А он уткнулся в мое плечо мокрым носом, плакал, икал и всхлипывал, вздрагивая всем телом.