Да, они точно не знали, какой может быть ведьма. Как просто, на уровне инстинктов, ничуть ей не дорожа, она отдаёт силу. Какие замечательные лекарственные зелья она варит. Как тянутся к ней за лаской животные: у Хагрида она единственная из слизеринцев, кто имеет отличные оценки. Даже Клювокрыл её признал…
Да, эти почтенные маги, посвятившие ведьмам целый раздел своего длинного научного труда (“Как извести ведунию”), точно ничего не знали о ведьмах.
…А кому известно о ней, Берте, лучше, чем ему, Ремусу Люпину? Люди её сторонятся - сбивают с толку ледяные равнодушные глаза, хмурая молчаливость, вечно прямая спина и по-слизерински вздёрнутый подбородок. Всё это так, и она действительно такая. Днём.
А вечером, после отбоя, она появляется в его кабинете, обычно у Ремуса за спиной, чтобы закрыть ему ладошками глаза… Неизменные её косы расплетены, волосы густые, длинные - ниже плеч, и так здорово зарыться в них лицом и стоять так, держа её в объятиях, долго-долго… А потом сидеть рядом, пить с ней чай и говорить, говорить, говорить… О том, как прошёл сегодняшний день; о новом эксперименте в лаборатории, после которого они с профессором Снейпом еле отмылись; о проказнике-гриндилоу, едва не сбежавшем из своего аквариума; о древней рукописи по Зельеварению, которую Берта выпрашивала у мадам Пинс две недели, пока та, наконец, не сдалась…
Интересно, кто-нибудь ещё знает, какую милую чепуху может нести эта серьёзная умница? А то, что, кажется, от безмятежного сияния её глаз по кабинету разбегаются солнечные зайчики? И как она улыбается, и как звучит её смех - настоящий, без горечи, беззаботный детский смех?..
Нет, вряд ли кому-то ещё это известно. Скрытности Берты мог бы позавидовать даже Снейп (на памяти Люпина ему тоже случалось терять самообладание). С Бертой же этого не случалось никогда. Даже сейчас.
Люпин прислонился к ней поближе. Ровно, спокойно стучало в её груди сердечко.
…Как будто было в ней две чётко разделённые ипостаси. Днём - и ночью. Для всех - и для него.
…А потому - это всё пустое: угрызения совести, чувство вины, раскаяние. Незачем себя обманывать - ничего этого он не испытывает.
Разве не научился он узнавать её по одному только шороху мантии? Разве не заслушивался звуком её голоса - глуховатого, чуть отстранённого, удивительно безэмоционального - не вникая в смысл сказанного, даже когда она отвечала ему урок в классе? Тогда все его силы обычно уходили на то, чтобы ничем не выдать своей памяти о её ночном шёпоте, тихом, почти неотличимом от дыхания: “Liebe, liebe, liebe…”
Разве он не смог бы различить её запах среди многих других?
Разве не пьянел от её прикосновений и вкуса её губ?
Разве не было этого? И разве он о чём-то жалеет?..
Зато настало время пожалеть Берте…
- А волком ты мне даже больше нравишься… - голос ровный, размеренный, ей-богу, как будто о погоде речь.
- Что? - Ремус резко отстранился от неё.
- Нет, серьёзно, - так же спокойно продолжала Берта. - У тебя становятся совсем другие глаза - больше, ярче, опаснее. Только в полнолуние ты настоящий. Опасный зверь, большой и сильный. И очень красивый…
- Ты с ума сошла? - поинтересовался совсем сбитый с толку Люпин.
Берта отрицательно качнула головой.
- У тебя серебристая шерсть, будто покрытая инеем. Это, - она легонько провела пальцами по его волосам, - только след от того, полнолунного инея - твоя седина… Да, сейчас ты совсем не такой. Глаза у тебя посветлели, будто выцвели. Взгляд такой светлый и мудрый, будто смотришь откуда-то издалека - со старой фотографии, например. Лицо бледное и усталое. И морщинки у глаз - ты часто улыбаешься. Сейчас ты совершенно не похож на хищника. А ты хищник…
- Хватит, - да, видимо, без душеспасительных бесед ему сегодня не обойтись. - Ты бредишь.
- Не думаю, - светло улыбнулась Берта.
- Это верно, - согласился Люпин. - Думать в этой ситуации следовало мне. Это хорошо, что Снейп рассказал тебе. Закончить эту историю надо было уже давно…
- Профессор Снейп мне ничего не говорил. Я сама случайно услышала ваш разговор, - чуть-чуть смутилась Берта.
- Теперь это уже неважно, - устало махнул рукой Ремус. - Ты знаешь. Конечно, я сам должен был тебе рассказать. Но я трус.
“Никогда не думал, что самое страшное - это лепет влюблённой дурочки, которой ты врёшь прямо в лицо. И её доверчивые сияющие глаза”, - с каким-то отчаянием вдруг подумал Люпин.
- Я вот чего не понимаю, - он задумался. - С того разговора, который ты подслушала, прошло несколько дней. Я предупредил тебя в записке, чтобы ты ни в коем случае здесь не появлялась. Зачем ты пришла?
Берта отодвинулась, прижалась затылком к стене, обхватив себя руками, будто мёрзла. В эту минуту она была очень похожа на свою птичью анимагическую форму. Люпин вспомнил, что за последние несколько недель она никогда не ёжилась, будто ей холодно. Хотя раньше привычная поза всех бездомных была для неё самой обыкновенной. Как и манера есть очень быстро, украдкой озираясь, чтобы не отобрали, и аккуратно, не оставляя ни крошки.
- Понимаешь, - голос её, чуть севший от напряжения, прервал его воспоминания, - я ведь, когда услышала, не поверила. И до самой последней минуточки, пока своими глазами не увидела, не верила, что это правда, что ты…
- Вот именно - ЧТО я… - недобро усмехнулся Ремус. - Но для того, чтобы это выяснить, необязательно было лезть волку в пасть! Ты что, не понимала, что это могло плохо закончиться?
- И это был бы самый лучший исход, - Берта ответила ему такой же недоброй улыбкой. - Может, об этом я тоже думала?
Да уж, с ней всегда было катастрофически трудно. Уберечь её от себя Люпин бы смог. Но кто убережёт эту ненормальную от неё самой?
- Берта, - почему-то перестало хватать воздуха, но с этим он потом разберётся, - у меня было достаточно времени, чтобы подумать. Сделать это следовало давно. Я страшно перед тобой виноват. Я тебе лгал, я тобой пользовался, и, наверное, заслуживаю Азкабана за всё, что с тобой сделал… Словом, решение я принял. Нам больше нельзя видеться.
Берта прерывисто вздохнула.
- Нельзя… - сжалась ещё сильнее, голос зазвучал глухо, - слово-то какое…скользкое. Полосатое…
- Какое? - Люпин весь напрягся. Мерлин великий, вдруг девочка по-настоящему тронулась умом? Чего, если честно, он не мог исключить, - любая дрянь, отуманивающая мозги, никого ещё до добра не доводила. Сейчас бы заклинание на неё наложить, то самое, с которого всё и началось, да палочка-зараза куда-то запропастилась…
А Берта продолжала рассуждать.
- Такое шипящее… Безликое. И ты всерьёз думаешь, что этим словом можно что-либо решить?
- Берта, послушай…
- Нет, теперь ты послушай, Ремус. У меня тоже было время подумать, и я тоже всё для себя решила. Ты мне нужен. И отказываться от тебя я не собираюсь.
“Помоги мне, Мерлин!”
- Девочка, ты сама не ведаешь, что говоришь.
Недоумевающий взгляд в ответ.
- Да?
Это невозможно…
- Берта, ты…даже лучше, что ты была здесь. Ты видела, ЧТО я на самом деле. Ты была при трансформации. Неужели тебе не страшно?
Берта усмехнулась.
- Ну, превращениями меня не испугаешь… Знаешь, я столько раз видела, как люди превращаются в зверей - почти не в фигуральном смысле, кстати. Когда происходит наоборот, по-моему, не пугаться надо, а радоваться. Но это так, к слову. А вообще…я ведь ничего не боюсь. Совсем. Ну, может, кроме тюрьмы. Но это же к делу не относится.
Люпину вдруг ужасно захотелось что-нибудь сломать. Нет, ну, скажите, во что превратился этот проклятый мир, если здесь и сейчас сидит перед ним пятнадцатилетний ребёнок, который видел в жизни так много страшного, что совершенно перестал бояться?
- Я же не человек, Берта. Ты не знаешь, что такое оборотень. Я хуже зверя, - тут он спохватился. - Да ты же выросла среди маглов! Ты не можешь этого по-настоящему понять. А в нашем, волшебном, мире нет существ отвратительнее оборотней. Их боятся, их презирают. Ни один маг без острой необходимости к оборотню не прикоснётся…