- Danke schön, - а что ещё она могла сказать?
- Ты это…извини, - по-русски Берта тогда ещё не знала. Но всё ведь и так было понятно…
Зойка…
Она, казалось, вся состояла из острых углов - скулы, плечи, локти, бёдра, колени… Естественно, цыганка, но, глядя со стороны, ещё и подумаешь.
Густые чёрные волосы - но коротко обрезаны. Смуглая кожа - но сквозь неё просвечивает болезненная бледность. Чёрные глаза - но блестят как-то жидко и холодно. А приглядеться - и не чёрные они вовсе, а тёмно-серые. Губы, тонкие и бледные, всегда плотно сжаты.
С Зойкой Берта познакомилась на следующий день после своего прихода в этот “дом на колёсах”, как, посмеиваясь, именовала его Лиза.
Знаковым моментом было то, что цыганку Берта сначала не увидела, а услышала. Поднималась на второй этаж по продуваемой сквозняками лесенке и…застыла посередине. В комнатушке справа кто-то пел - и, Боже мой, что это была за песня! Будто отчаянно рвалась в небо раненая птица - а улететь не могла. Будто в клочки рвалась душа - а всё без толку…
Зойка много чего ещё потом пела Берте - в лице девочки она нашла самого благодарного слушателя. И чем больше Берта слушала, тем яснее понимала: т а к о м у не научишься. С такой песней в крови надо родиться. Ибо всё там было: и дорога дальняя, и застолье весёлое, и тоска-кручина, и звон монистовый… И не важно, что слушающий по-цыгански не понимает.
Никита…
Его Берта увидела позже всех. Тихий, незаметный белорус вообще редко привлекал к себе внимание. А уж в такой компании и подавно…
Когда Берта узнала, что собственно труппа началась как раз со встречи Лизы и Никиты, то очень удивилась. Что могло быть у них общего? Лиза - яркая, как внешне, так и внутренне, способная найти общий язык хоть с европейцем, хоть с зулусом - но и вспыльчивая, взрывная. И Никита - светловолосый и светлоглазый, который мог молчать сутками, и уж тем более никто никогда не слышал, чтобы он на кого-нибудь повысил голос.
Единственный раз Берта слышала, как Никита ругался с Лизой - это перед их “последней гастролью” в Среднюю Азию. Он кричал, чтобы она и думать не смела туда ехать. Но Лиза, как всегда, сделала по-своему. Прав оказался Никита…
Сперва Берте казалось, что Никита никакого отношения к творчеству вообще не имеет. Он плотно занимался бытом. Тоже важно. Поиск жилья и, собственно, условия проживания; ремонт вечно ломающегося фургона-развалюхи, который ещё кто-то и водить должен (Яшка умел управляться разве что с лошадьми); настройка немногочисленных музыкальных инструментов… Руки его вечно были чем-нибудь заняты. Руки мастера… Любая, казалось бы, безнадёжная вещь, от неисправной проводки до Заринкиной гитары, под его чуткими пальцами начинала работать.
Берта старалась помогать Никите, чем могла. Аккуратность и педантичность всегда были ей присущи, где бы она ни жила и чем бы ни занималась. И потом - с Никитой было проще. Двух десятков свежевыученных слов Берте хватало, чтобы с ним объясниться. С человеком, понимающим бессловесные вещи, договориться всегда легче.
Вскоре Берта поняла, что у Никиты в жизни была только одна страсть - музыка. Он обладал странно обострённым восприятием звука - может, патология, может, гениальность? Потому больше слушал, чем смотрел или говорил. Потому и инструменты оживали в его руках - даже мёртвые. Берта помнила его коллекцию самодельных дудочек, каждая со своим голосом, - истинное рукотворное чудо. Особенный бубен, с которым непременно выходила плясать Зойка. Старинную лютню, неизвестно, где Никитой раздобытую и любовно отреставрированную. Он звал её - “моя Джульетта”. Потому что “маленькая и влюблённая”…
Кэрри…
Тихая светловолосая девочка была едва ли старше Берты - зато по странностям превосходила даже её.
Лиза подобрала - в буквальном смысле слова - маленькую бродяжку на обочине одного шоссе в Польше. Всё, что Кэрри смогла тогда о себе сообщить, - это имя. Да большего, даже если бы оно и было заявлено, никто бы и не понял - изъяснялась девочка исключительно по-английски.
Но и позже ситуация, видимо, не сильно прояснилась. Память Кэрри представляла собой абсолютно чистый лист бумаги, и по-хорошему, девочку следовало бы поместить туда, где её смогли бы восстановить.
Но Лиза предпочла написать на этом листе новую историю. И её можно было понять. У Кэрри был голос - высокий и звонкий, редкой чистоты. Как бриллиант. А Лиза, при всей своей безалаберности, никогда не стала бы разбрасываться драгоценностями.
Кэрри была очень худенькая, слабая и выглядела гораздо младше своих лет. Удивительнее всего были её глаза - огромные, в пол-лица, голубые, но не как у Лизы (у той глаза - как летнее небо в погожий день), а похожие на какие-нибудь цветы. Радужка, у края очень светлая, к середине становится всё ярче, а у зрачка принимала фиалковый оттенок…
…Так они и ездили по всей Европе - с юга на север, с запада на восток… Ездили и большими городами, и глухими деревеньками - такими глухими, что их жители сами затруднялись ответить на вопрос о собственной национальной и языковой принадлежности.
Берте такая жизнь нравилась. Ничего не имей, ничего не храни, ни к чему не привязывайся надолго… Ни о чём не помни.
Всё оборвалось в 1991 году, когда Лиза вдруг решила вернуться в давным-давно ею оставленный Советский Союз - страна с таким названием тогда ещё существовала, хоть уже и дышала на ладан…
Возвращались, делая огромный бессмысленный крюк, через обожжённую войной Среднюю Азию, почти граница с Афганистаном. Берта плохо запомнила эту поездку. Урывками вспоминалось безоблачное синее небо, безжалостно жгучее солнце. И был ещё ветер - не лёгкий прохладный поток воздуха, но знойное дыхание самой Пустыни. Не вдох - твой, а выдох - Её. Пустыня чужаков не прощает - в этом они скоро убедились.
Чужая неприветливая земля… Вода там была такая, что никакой желудок не выдерживал. Почва - только камни и скалы, сожжённые солнцем и войной.
У Берты было железное здоровье, но и она еле держалась. А ребята вообще выбивались из последних сил. Яшка каждый день начинал с того, что проклинал всех богов, каких знал, за то, что они отняли у Лизы разум. И у него, видимо, тоже, потому - какого чёрта он здесь делает?
И Берта не могла с ним не согласиться…
На середине трудного пути тихо скончался их старый фургон. Остаться без колёс в стране без всяких средств сообщения - страшнее ничего не могло быть. Машина там была - всё…
Орлика отдали мирному населению. Заринка плакала - Орлик, по сути, был её. В цирке она занималась джигитовкой, этот номер давал самые большие сборы…
Положение было отчаянным, нужно было как-то выбираться. И поистине подарком судьбы оказалась встреча с каким-то запоздавшим военным отрядом. Советские войска из Афганистана уже несколько лет, как вышли.
Как бы там ни было, случайно услышанный среди мрачных скал русский мат труппу несказанно обрадовал. Решено было вступить в переговоры…
Переговоры с бравыми вояками, конечно, закончились бы ничем, если бы… В этом отряде, вместе с бесстрашными мужчинами воевала одна бесстрашная женщина. И, надо сказать, ее «духи» боялись, пожалуй, больше, чем всех мужчин, вместе взятых. И если бы только «духи»… Тогда судьбу всей команды решила она. Смерила ребят хмурым тяжёлым взглядом, а потом, указав на Берту, Энрике и Кэрри, сказала: “Этих - возьму”. Чем и пресекла начавшиеся рассуждения на тему “а оно нам надо - вешать себе на шею этот шалман?”.
Берта сразу поняла причину такого лояльного к ним отношения. Дети… Кэрри выглядела лет на десять, Энрике было пятнадцать, Берте - двенадцать. Может быть, у “тигрицы” были где-то свои “тигрята”…
Этого Берта выяснить так и не успела…
“Бэтээры” гуськом шли, след в след. Когда впереди рвануло, Берта ещё не поняла, что происходит. Когда рвануло в другой раз, всё стало предельно ясно.