Рем же как в воду канул.
Сириус же не тревожился нисколько. Только жалел, что его не отправили вместе с лучшим другом.
- Да не парься ты! К зиме вернется. Опасность ему точно не грозит. Агитация — не драка. А душеспасительные беседы он вести умеет, сама знаешь.
Берта знала. Знала она и то, что в случае чего постоять за себя Рем тоже сумеет. Ей остаётся только ждать. Но как же это мучительно!
Кроме того, Берту занимала ещё одна задача, найти единственно верное решение которой ей было нелегко. Тот давний разговор с Элкой Меченой не шёл у Берты из головы. Пришло ли уже время рассказать Дамблдору о чудесных доспехах Гриндевальда? Казалось бы, чего ждать — о том, что Волдеморт возродился, Берте доподлинно известно. Но одна мысль останавливала её. Тот ли человек Альбус Дамблдор, кому можно рассказать о таком оружии? Если Элка боялась, надев доспехи, совершить что-то, то в руках такого сильного чародея они могут стать воистину чудовищным артефактом.
Просто-напросто Берта Дамблдору не доверяла.
…Теми хмурыми осенними днями дом на площади Гриммо пустовал. Это даже радовало Берту. Отсутствие в доме посторонних говорило о том, что ничего пока не произошло. И разгуливать по всему дому можно было свободно.
Безделье — лучшая почва для тоски, а сидеть сложа руки Берта не привыкла. Конечно, ребята под руководством Молли Уизли изрядно отчистили дом за лето. Но всё же дом был велик, а числа тайным его закоулкам, напротив, не было. И, кроме того, Берте всегда чудилось, что этот дом чего-то недоговаривает. За полутьмой комнат, шорохом портьер, скрипом мебели скрывалось что-то недоступное случайным посетителям. Но тайна могла открыться тому, кто действительно пожелал бы её узнать…
В тот день Берта долго не выходила из комнаты. Почему-то руки сами потянулись к дорожному мешку — хотя до этого момента она почти не вспоминала о нём. А тут зачем-то взялась перебирать свои старые вещи — одежду, бумаги… Метрика на имя Роберты фон Лихт, выправленная когда-то Иоганом Фогелем; мамина фотография; маленькое Евангелие карманного формата — несмотря на долгие странствия, книжечка не выглядела ветхой, Берта всегда была бережной со своими вещами; деревянный гребень, нож, трубочка с кисетом — подарки Ульриха; парик и дешёвая косметика — память о делах Хиллтона… Что-то ещё? Берта извлекла из недр рюкзака небольшую книжку. На обложке не было названия, и девушка стала перелистывать страницы. За полузабытым французским текстом угадывался смысл: между строк улыбались глаза Маленького Принца. Берта перевернула ещё несколько страниц, руки её дрогнули, а на колени из книги выпал маленький ворох засушенных голубых цветочков. Незабудки… Берта собрала их все до одной и снова зажала цветы между страниц. Потом убрала книжку подальше. Ей никогда не нравился Экзюпери.
Что оставалось у нее ещё? Кое-какая одежда, хогвартская мантия, два платья… Коротенькое коричневое она немного подержала в руках и хотела уже отложить в сторону, но вдруг под тканью что-то скрипнуло. Нащупав карман, Берта вынула оттуда небрежно свёрнутые листы бумаги. Это были рисунки Энрике.
Она не стала даже рассматривать их. Отложила в сторону малоинтересное платье и вышла из комнаты, машинально комкая в руках пожелтевшие листки.
Берта как-то сомнамбулически брела по коридору, без всякой цели, едва замечая, где и куда она идет. Кажется, куда-то вверх по лестнице, потом ещё какой-то коридор…
Эта дверь возникла перед ней неожиданно, как будто появилась только что. Конечно, помня о том, в каком доме она находится, Берта не могла исключить и такую возможность. К тому же дверь эта как-то не вписывалась в общий интерьер дома — по сравнению с остальными она выглядела куда проще и беднее. Никаких дорогих древесных пород, ни монументальности отделки — просто кое-как сбитые и кое-как покрашенные доски, тронутая ржавчиной металлическая ручка. Приглядевшись, Берта заметила несуразно торчавший посреди двери обломок гвоздя, нелепо выгнутый и скрученный. Рядом красовалось неровное отверстие — след от ещё одного гвоздя, который, видимо, вырвали вместе с изрядным куском дерева.
Сама не зная, зачем, Берта толкнула эту дверь. И на несколько минут буквально застыла на пороге.
Нет, ничего чудесного, страшного или необычного здесь не было. Обыкновенная комната, довольно маленькая и тёмная — сквозь немытое окно и полузадёрнутые плотные портьеры свет проникал плохо. Но впечатление она отчего-то производила жутковатое. Вид у помещения был уютный и обжитой — и тем не менее, здесь уже давно никто не жил. Берте, с ее волчьим чутьём, это сразу стало ясно. Спёртый воздух не был согрет человеческим дыханием. Конечно, так можно было бы сказать о любой комнате в доме Сириуса Блэка, но похоже, что именно в эту комнату не заглядывал даже домовой эльф.
«Интересно, почему?» - подумала Берта. Всё здесь выглядело слишком обыкновенным: кровать под пологом, письменный стол у окна, шкаф в углу, ковер на полу. Даже и не скажешь, что это комната в доме волшебника.
Только один предмет нарушал порядок вещей. Это было фортепиано, довольно несуразно стоявшее прямо посреди комнаты.
Берта помедлила и вошла. Отчего-то ей захотелось подойти к фортепиано. Инструмент был деревянный, старинный и почему-то показался девушке теплым на ощупь. Берта бездумно провела рукой по изящной резьбе, украшающей корпус. И в эту секунду будто отступила тяжёлая напряжённая атмосфера этой странной комнаты. …Кто жил здесь раньше?
Вопрос растаял так же, как и возник. Потому что…потому что Берте снова было шесть лет, и она снова сидела на высокой скамейке в церкви — вместе с точно такими же шести-и семилетними девочками — во время первой в своей жизни мессы. Где-то высоко над ними звучал орган, звук его гулко разносился по храму, и Берте казалось, что его эхо остаётся и повторяется где-то внутри неё. Наверное, так разговаривает с ними Бог, про которого столько рассказывают монахини. Людям не дано понять Его речей, дано только почувствовать…
…Берте снова чуть больше шести — и она опять сидит возле старенького интернатского пианино. На руках синяки — за ошибки сестра ударяет линейкой. Но, несмотря ни на что, Берта занятия не бросает.
Сейчас это воспоминание вызвало улыбку. Девушка села за инструмент и открыла крышку. Клавиши были чуть желтоватыми, цвета слоновой кости. На кончиках пальцев оставалась золотистая пыль.
Как же давно она не играла! Лет, наверное, пять… Но то, что почти стерлось из памяти, всё ещё помнили руки. Пальцы ещё немного спотыкались, наигрывая полечку, но вальс уже был плавен, ритмичен и стремителен. Она не доиграла такта и уже уверенно, радуясь забытому ощущению контролируемого полета, начала вступление к одному из церковных гимнов. Но сбилась на интонацию детской жалобы и продолжила эту мелодию — чистую, наивную и светлую, как детские слёзы, уже готовые смениться улыбкой. Берта даже повторила некоторые фрагменты несколько раз. Потом…потом ей пришла на память музыка, которую она узнала не в монастыре, а гораздо позже. Сразу вспомнились чуть потрёпанные листы нотной тетради, протянутой ей Лизой. Музыка была сложной, множество повторов, вариаций одной и той же темы, порой совершенно неузнаваемых, непохожих на первоначальный вариант. Но постоянное возвращение к началу напоминало о том, что все это — одна и та же мелодия, щемяще-грустная, простая и пронзительная.
« - Про что это?
Понимаешь, человек очень хочет вернуться туда, где осталось его сердце. Хочет, но не может. Но и не желать этого он тоже не в состоянии.»
Что ж. Ему хотя бы было, куда возвращаться…
Берта поняла, что уже давно не играет. Руки бессильно лежали на сочувственно-тёплых клавишах, глаза смотрели прямо перед собой, но ничего не видели.