…Кто-то тронул ее за плечо.
Больше всего на свете Сириус Блэк ненавидел бездействие. На протяжении всей жизни его бешеная энергия требовала приложения, а ум — впечатлений и пищи. Так было всегда. В школьные годы эта потребность выражалась в изобретательных шалостях. Время, сэкономленное на учёбе, которая всегда давалась ему легко, тратилось на изучение анимагии. После школы прекрасной возможностью проявить себя стало участие в подпольном Ордене Феникса — наследство дяди Альфарда позволяло нигде не служить. Да Сириус и не выдержал бы тихой размеренной жизни клерка в Министерстве или сотрудника Гринготтса.
Конечно, Азкабан серьёзно ограничивал его возможности, но даже там Сириусу удавалось найти себе занятие. А теперь…одинокое бездействие, вынужденное бездействие, бездействие по приказу по-настоящему сводило его с ума. И Сириус ясно ощущал это. За отсутствием настоящих дел и событий колоссальное значение приобретали те дела и события, о которых в привычной для него жизни даже задумываться не стоило. Уколы Нюниуса, вопли матушкиного портрета, бормотание домовика — всё это буквально выводило Сириуса из себя. И он прекрасно понимал, что это ненормально.
То же самое касалось человека, который немного разбавлял своим присутствием алкогольную тоску Сириуса. Нет, Берта не раздражала его, но всё же частенько занимала его мысли.
Сириус помнил, что сначала она вызвала у него только насмешливое недоумение. Причём больше - по отношению к старому школьному другу, от которого Блэк никак не ожидал такого заскока. Сама по себе Берта эмоций у него не вызывала. Скажем так, Сириуса всегда привлекали более яркие девушки.
Потом, часто сталкиваясь с Бертой в разных уголках дома, он поймал себя на том, что невольно наблюдает за ней. Возилась ли она по хозяйству, подкармливала ли гиппогрифа, застывала ли надолго у пыльного книжного шкафа или выцветшего портрета…варила ли зелья, спасала ли жизнь его врага, Берта постоянно возникала в поле зрения Сириуса, останавливая на себе его внимание.
Сириус не привык анализировать свои чувства, поступки и отношение к кому-либо. Спроси его кто-нибудь, как он относится к Берте, Блэк пожал бы плечами. Он не думал бы о ней, если бы имел более увлекательную тему для размышлений, кроме пережевывания старых обид. Но жизнь не сулила Блэку приключений в ближайшем будущем. И потому он стал задумываться о Берте Лихт. Иногда.
Они редко разговаривали между собой. Берта и вообще была молчалива. Так что простор для воображения открывался большой.
Она чем-то неуловимо напоминала Снейпа — в их школьные годы. Впрочем, удивляться этому не следовало — оба слизеринцы. Одна принадлежность к факультету могла вызвать у Сириуса Блэка предубеждение. Но отчего-то не вызывала. Может, Сириус Блэк помудрел с годами, а может, и сама Берта была в этом повинна. Ведь насколько похожа она на слизеринку, настолько и отличается. Спасать другого, рискуя своей жизнью, - это вполне по-гриффиндорски.
Вот чего в Берте совсем не было, так это слизеринского снобизма. Впрочем, откуда бы ему и взяться? Судя хотя бы по первому впечатлению, Ремус в прямом и буквальном смысле привёл Берту с улицы. И совершенно точно, Берта не могла похвастаться многими поколениями родовитых предков. И тем не менее… «Разве вы совсем позабыли о фамильной чести? Не думала, что вы подонок, Сириус Блэк.» До чего же знакомой показалась Сириусу её интонация тогда. Откуда только что взялось…
Выходит, своя кровь значит больше, чем кровь предков. Вывод, давным-давно сделанный Сириусом Блэком на основе собственной биографии, снова подтвердился.
Но более понятной от этого девушка, волею судеб оказавшаяся с ним под одной крышей, не стала.
Одно было абсолютно достоверно: Сириус не чувствовал в ней врага и ни в чём её не подозревал. Хотя встреть он её лет пятнадцать назад, при прочих равных, Блэк мигом записал бы Берту в Пожиратели. Но последние пятнадцать лет прошли — и по вине его предвзятости, его ошибок совсем не так, как Сириусу хотелось бы. Он всё ещё не мог простить себе смерти Лили и Джеймса, сиротства Гарри, долгих лет отчуждения с лучшим и теперь уже единственным другом. Вот в чём всё дело. И если помириться со Снейпом он не смог бы (и не только по своей вине), то научиться судить людей по поступкам, а не по названию факультета, Сириус теперь был в состоянии.
В тот день Сириус зацепился ухом за какую-то новый звук, будто бы знакомый, но почти позабытый. Едва уловимый, он поселился в неприметном уголке третьего этажа, который уже много лет обходили стороной. Туда-то Блэк и поднялся.
…Эта музыка бесила, раздражала, но оторваться от неё было невозможно. Всё это Сириус понял, пока шёл по т о м у с а м о м у коридору. Едва ему удавалось уловить хоть какую-то мелодию, как она срывалась в неузнаваемую вариацию, в которой по-прежнему звенели отголоски предыдущих музыкальных фраз. Просто голова кружилась — от невозможности разобраться и ещё от непонимания, что же с ней делать, с этой музыкой? Танцевать невозможно, напеть - трудно. Даже напиваться под такой звуковой ряд — и то бессмысленно. Не получится — эта музыка сама, как вино или что похуже: отвлечёт, завлечёт, заманит в такие дебри, что сам в себя не вернёшься. Сириус почему-то вспомнил, как в юности они с Мародёрами баловались магловской травкой. Лихо это было и весело.
Под воспоминания молодости мелодия смолкла. Облегчение и разочарование постигли Сириуса Блэка. Ненужные мысли, отпустившие его, всё же были притягательны.
Берта сидела в полной тишине, странно неподвижная и поникшая. Сириус ощутил неясную неловкость, будто влез во что-то очень личное. Он честно не знал, что ему делать сейчас, что говорить. Может, стоило бы просто уйти, не говоря ни слова?
Он подошел к ней совсем близко.
- Страшно давно оно не играло, - Сириус вспомнил, что т о г д а мать чуть не выбросила инструмент из окна. Отец не дал, но из гостиной фортепиано убрали. Чтобы глаза не мозолило.
- Почему? - с трудом проговорила Берта, не поднимая головы, Сириусу только показалось, что голос ее звучит сдавленно, она же не совсем бегло говорила по-английски.
- После того, как погиб мой брат, в этом доме стало не до музыки, - Сириус сказал это, совершенно не думая, без всякого умысла, но реакция последовала мгновенно. Поднятые на него, очень светлые, широко раскрытые глаза — сочувствие, печаль, немой вопрос так причудливо смешались в этом взгляде, что впечатление он произвел совершенно невыносимое. Сириус отвернулся.
- Что это? - кивнул он на кучку смятых листков, лежащих на инструменте, и начал перебирать их — лишь бы не смотреть в эти невозможные глаза.
Это оказались рисунки. И всю их необыкновенную притягательность Сириус ощутил, как только взял в руки первый листок. И ведь совершенно непонятно, в чём тут дело! Бумага — простая, едва ли не обёрточная, орудие творчества — наверняка плохо заточенный огрызок карандаша… И суть даже не в правильности линий, а вот…просто прикасается к листу бумаги правильный человек — и оживают под его рукой неподвижные черты. Смеются искристо-голубые глаза девушки, рыжим золотом отливают её волосы — и ты забываешь, что никаких красок здесь нет, только серые линии карандаша.
…Тихо и внимательно смотрели на Сириуса со смятого листка бумаги две пары живых глаз. Нет, лица тоже там были, но бледные, чуть размытые, будто и неважные вовсе, и только глаза прорисованы чётко и точно. Два лица — молодое мужское и девичье, почти детское — очень схожие (может, только за счёт техники рисунка): лёгкие светлые пряди волос, светлые же глаза, тонкие черты, едва намеченные, словно готовые исчезнуть, раствориться в солнечном свете. Ведь это яркие лучи солнца делали изображение нечётким. Свет угадывался на рисунке так же ясно, как если бы художник пользовался акварелью, чтобы его обозначить… Кажется, девушка держала в руках букет цветов, и почему-то сразу было понятно, что лепестки хранят оттенок её глаз. И глаза эти — с прозрачного, пронизанного солнцем лица, из солнечно-цветочной благодати — смотрели серьёзно и сосредоточенно, почти печально, почти взыскующе. Контраст этот был нестерпимым, ещё и потому, что рядом этот взгляд дублировал похожий — но более внимательный, более земной. Глаза ангела и глаза человека.