Ремус почувствовал, что начинает согреваться не только телом, но и душой. Он живо представил себе, что через какие-нибудь несколько минут снова увидит Берту, обнимет, заглянет в её лицо, умытое радостью. И на несколько коротких мгновений мир снова станет таким, каким должен быть.
Ремус трансгрессировал ещё раз — в ту комнату, которую занимал в доме Сириуса. Там он быстро привёл себя в порядок: вымылся, побрился, переоделся. Право же, очень удобно иметь при гостевой комнате маленькую ванную. Богачи-Блэки ни в чём не отказывали себе — как и собственным гостям.
Что ж — теперь можно было и гостям показаться. Сейчас Люпин не стал трансгрессировать, предпочёл добраться пешком до гостиной, где, судя по звукам, и праздновали Рождество. По дороге ему попалась Джинни Уизли — воздушное платье цвета чайной розы, шёлковая лента в рыжих волосах, радостная улыбка на бледном, осунувшемся личике:
- Счастливого Рождества, профессор Люпин!
Он приветливо кивнул ей и ответил на поздравление.
«Странно, столько времени прошло, а ребятишки всё ещё величают меня профессором», - пронеслась по краю сознания какая-то неуместная мысль. Он отметил про себя, что Джинни сильно изменилась с тех пор, как он видел её в последний раз. Подросла, похорошела… Сколько ей должно быть лет? Что-то около четырнадцати… От девочки пахло свежестью и цветочными духами…а ещё что-то с ней было не так. Несмотря на улыбку, в ярких карих глазах застыла тревога.
- Что-то случилось, Джинни? - участливо спросил Люпин.
- Вы разве не знаете? - удивилась девушка.
- О чём? - Люпин напрягся.
- Папа в больнице. На него напали. В Отделе Тайн, - Джинни внимательно смотрела на Ремуса. - Вы, правда, ничего не знали?
Люпин почувствовал, что бледнеет.
- Правда. Он сильно пострадал?
Джинни слабо кивнула.
- Могло быть хуже. Его успели спасти. Он поправится, - убеждённо сказала девочка, не отрывая взгляда от лица Люпина. Словно искала там подтверждения своим словам.
Мог ли он её не обнадежить?
- Конечно же, поправится. Но кто…кто мог напасть на него?
Бледные, плотно сжатые губы девушки задрожали, будто она что-то хотела сказать, но не могла.
- Это — Тот-Кого-Нельзя-Называть? - деликатно уточнил Люпин.
Джинни закивала.
«Интересно, чем его так заинтересовал Артур Уизли? Хотя если речь идёт об Отделе Тайн… Но ведь дежурства длятся уже более полугода, а никто из наших до сих пор не пострадал…» - тут же начал соображать Люпин. Джинни всё так же пристально и с какой-то надеждой продолжала смотреть на него.
- Что ж… К сожалению, это война. Твой отец — воин Ордена Феникса, не забывай об этом. Он знал, на что шёл. Всё будет в порядке. Артур справится, - Рем ободряюще ей улыбнулся. - Выше нос, Джиневра Уизли.
- Завтра мы пойдём к нему в больницу. Вы пойдёте с нами?
«Что ж, возвращение в лес придётся отложить», - без особого сожаления подумал Люпин.
- Конечно, - он ещё раз улыбнулся Джинни.
«Тем более, что у меня появилась масса вопросов к Артуру. Если только он будет в состоянии на них ответить…» Рука его непроизвольно сжалась в кулак.
Джинни чуть успокоенно кивнула и пошла дальше по коридору, оставив Люпина наедине с его мыслями. А мысли были такие, что вся его радость от предвкушения праздника как-то поувяла.
…Вот, значит, как. И дело не только в том, что Артур Уизли находился в смертельной опасности — все они привыкли к этому ещё с начала первой войны. Но на этот раз ситуация усугублялась тем, что ни одна собака не удосужилась сообщить о происшествии Люпину. Если бы не его самовольная отлучка, Рем ровным счётом ничего бы не узнал. Тут, пожалуй, весь Орден перебьют, а Дамблдор даже не дёрнется отозвать его с задания.
Настроение было здорово испорчено. Тряхнув головой, Люпин всё же приблизился к дверям гостиной. Оттуда доносилась мелодия какой-то песни. Ремус даже смог разобрать слова:
Bésame, bésame mucho
Сomo si fuera esta noche la última vez
Bésame, bésame mucho
Que tengo miedo tenerte y perderte después.
Quiero tenerte muy cerca,
Mirarme en tus ojos, verte junto a mí.
Piensa que tal vez mañana
Yo ya estaré lejos, muy lejos de tí.
Bésame, bésame mucho,
Como si fuera esta noche la última vez.
Bésame, bésame mucho,
Que tengo miedo tenerte y perderte después.
Медлительный ритм этой музыки успокаивал, словно убаюкивая, заставлял забыть о морозной ночи за окном, как будто переносил в какие-то далёкие тёплые края… И, подумаешь, в любом ведь деле случаются недоразумения. На сердце потеплело, а на лицо вернулась улыбка.
…Он увидел их сразу же, как только вошёл.
В первые секунды Рему показалось, что это Мэгги Райс много лет спустя решила навестить бывшего жениха. Но что ей делать здесь и почему у неё тёмные волосы? Ремус никогда бы не подумал о сходстве Берты с невестой Сириуса, если бы не увидел этого сходства сейчас так ясно.
Они были очень красивой парой — оба высокие, стройные, темноволосые. Лицо Сириуса было знакомо Рему до мельчайших чёрточек, он привык видеть его разным, но Берту он сейчас не узнавал. Непривычная высокая причёска, яркий макияж — даже чересчур для её небогатого красками лица — отчего-то он не казался вульгарным. Как и платье — очень короткое и очень открытое, тонкая чёрная ткань, прошитая блестящей серебристой нитью, обволакивала всю её стройную фигуру, подчеркивая каждое движение. И всё это было красиво: медленная музыка, медленные чувственные движения, долгие взгляды глаза-в глаза… Кажется, этот танец называется «румба».
Рем и сам не понял, как под руку ему подвернулся полный стакан Огневиски. И отчего-то сразу позабылось, что оборотням следует быть поосторожнее с алкоголем. Дальнейшего он не мог вспомнить, как ни пытался.
Осознание пришло от взгляда её глаз, почему-то оказавшихся очень близко от его лица — побелевших от ярости, со сжатыми до точек зрачками. Потом в полутьме коридора вдруг возникло её лицо — совсем не такое, каким он привык его видеть. Выбившаяся из причёски длинная прядь наискосок прилипла ко лбу, под глазами — тёмные потёки туши, на щеке — яркий коралловый след… Ожог? Удар? Да нет, просто размазанная помада…
Дальше Рем увидел собственные руки на её полуоткрытых плечах, собственные пальцы, впившиеся в нежную кожу почти у самого горла. Почувствовал всё её тело, прижатое к нему — но не в счастливой истоме, как раньше, а нервное, дрожащее… Почувствовал весь её запах — страх, отвращение, ярость. И свой — только ярость, человек и зверь здесь были едины. Конечно, только слепая ярость и ещё… И вот тут недалеко стало до страшной догадки.
Высоко задранный подол беспорядочно измятого и, наверное, разорванного платья и… Вся ярость, ревность, зависть, похоть, хмель схлынули с него разом, оставив место лютому отвращению к себе. Руки Ремуса бессильно опустились. Внезапно ослабели колени, он осел на пол и ткнулся лицом в её спущенный порванный чулок.
Конечно, Берта пнула его. Не сильно и не больно, но брезгливо и презрительно. Рем принял это почти с благодарностью — несомненно, он был достоин худшей кары. И теперь он с покорностью приговорённого стал ждать, что она скажет. Ведь должна же Берта что-то сказать, верно?
Но она промолчала. Молча же оттолкнула его и ушла. Слушая её удаляющиеся шаги, Рем наконец посмел поднять глаза. Берта шла по тёмному коридору — неровно, ощупью, пошатываясь. Впрочем, ни испуганной, ни сломленной она не выглядела. И глядя ей вслед, Ремус понял, что, если здесь и сейчас он её отпустит просто так, всё между ними будет кончено. Берта будет потеряна для него навсегда. Она уйдёт сразу и не задумываясь, как решала и делала в своей жизни всё. А он останется один с тяжелейшим грузом вины на сердце.
Решение пришло мгновенно. Так и не поднявшись с колен, Ремус вынул волшебную палочку и, метя Берте в затылок, произнёс:
- Обливиэйт!
Она растерянно замерла на полушаге, а потом обернулась. И тут Ремуса настигло наказание. В первое мгновение Берта будто остолбенела, неверяще вглядываясь в лицо стоящего перед ней человека. А потом дикая, безумная радость вдруг выплеснулась слезами из её глаз и сдавленным криком — из горла. В следующую минуту Берта уже повисла у Рема на шее, бессвязно лепеча что-то неразборчивое. И как же он внутренне корчился от стыда и ненависти к себе, когда видел сейчас её перемазанное косметикой вперемешку со слезами личико — абсолютно, совершенно счастливое. Когда чувствовал слабые, бесконечно любящие руки, которые его обнимали, и всей кожей ощущал живую и чистую магию юной ведьмы, словно переливающуюся в его тело… А ведь с её собственной кожи ещё не сошли синяки от его рук, её тело ещё не остыло после того, что случилось несколько минут назад… И новая волна стыда и отвращения к себе накрыла Рема, потому что он вдруг ощутил, что ему всё ещё мало того, что он сделал, и от этого ненависть к самому себе вспыхнула в нем с новой силой.