Берта отвернулась и молча вышла из кухни. Важный разговор внезапно прекратился, так толком и не начавшись.
Этот разговор неожиданно продолжился ближе к ночи. Совсем неожиданно…нежеланно…но так уж вышло.
Сириус теперь имел обыкновение перед сном обходить пустые комнаты и коридоры, наведываться к Клювокрылу, подкарауливать Кикимера. Кажется, этому он тоже научился у Берты: компенсировать вынужденное бездействие какими-то регулярными, повторяющимися действиями. Прока в них не было, но они как-то странно успокаивали. После такого ритуала хорошо засыпалось.
Вот сегодня слабый свет, пробивающийся из-под плотно закрытой двери гостиной, заставил Сириуса остановиться.
…Так и есть: Берта была там. Сидела…вернее, полулежала поперёк сиденья самого большого кресла возле горящего камина. Свесила босые ноги с одного подлокотника, спиной оперлась на другой… Сириус так на неё и уставился: никогда не видел Берту такой. Волосы распущенные, спутанные, собраны на макушке в небрежный хвост. Лицо, мертвенно бледное, влажно блестело от испарины. Пересохшие губы приоткрыты. Смятая рубашка полурасстёгнута на груди. Сбегают по узким ступням синеватые ручейки вен…
Казалось, она дремлет. Но нет — смотрели из-под прикрытых век, переливались жидким золотом её нечеловеческие глаза. Смотрели — и не видели. И почему-то не от шёлковой волны волос, не от молочно-белой кожи, не от нежных девичьих губ, а именно от этого безучастного, будто внутрь себя обращённого взгляда труднее всего было отвести глаза.
В комнате было душно…да ещё запах…какой-то странный, сладкий, въедливый…не приятный и не отвратительный, а навязчивый, проникающий словно не только в лёгкие, но и в мозг и даже в мышцы — расслабляя, замедляя, притормаживая движения и мысли. Спустя целую вечность Сириус заметил, что в руке, бессильно свесившейся с кресла, Берта что-то держит.
Он подошёл ближе, сел прямо на ковёр возле кресла, взял Берту за руку и присмотрелся. Непонятный предмет оказался курительной трубкой, простой, довольно грубо сделанной, изрезанной какими-то знаками. Теперь и природа странного запаха стала понятна — травка…не всё ли равно, какая. Он вспомнил, как когда-то очень и очень давно они с Мародёрами протаскивали в Хогвартс убогое магловское зелье, а после упивались не столько дурманом, сколько собственной крутостью… Тепло и весело вдруг стало на душе от этих воспоминаний…а, может, он уже просто опьянел от дыма, заполнившего гостиную, только, когда Берта, наконец, почуяв его присутствие, протянула ему трубку и хрипло спросила: «Хочешь?» - он кивнул.
Какой-то сторонний наблюдатель, какой-то внутренний контролёр ещё вяло сопротивлялся, не желая покидать его сознание, а Сириус уже начал говорить. С первой затяжки — сразу и обо всём. Об Азкабане всё больше — то, чего никогда и никому не рассказывал. Нельзя о таком — но ведь жжёт оно, прорывается ночными кошмарами. Встреть Сириус боггарта — увидел бы дементора. Все, кто был в Азкабане их видят.
Было и ещё одно, что так хотелось выложить ей, именно ей, такой сейчас доброй и понимающей…так нежно и рассеянно гладящей и перебирающей его волосы. Вот об этой самой тоске, о холоде, которые вместе со страхом порой сковывали его ночами. О своём одиночестве обязательно нужно было ей сейчас рассказать.
Она слушала молча, то подносила трубку к его губам, то затягивалась сама. Но слова и не были нужны сейчас Блэку. Только это молчаливое внимание, понимание и сочувствие. Под лёгкой завесой сладковатого дымка весь мир будто бы исказился, вспыхнул яркими красками, изменил свою форму. То, что раньше казалось глобальным, единственно важным, размылось, потеряло очертания, сдвинулось на периферию сознания. Война, Орден казались игрой в авроры-преступники…где-то далеко к тому же. Зато совершенно невозможно было оторвать взгляд от догорающего огня в камине, от старых потемневших стен, обернувшихся вдруг такими родными и близкими…здесь они когда-то играли с братом…Рег всегда поддавался…почему-то.
Огромное значение сейчас приобрела всего одна эта комната…поистине космическое…поистине Вселенной…где их с Бертой было всего двое…только двое, чёрт возьми!
«А Рем? Да что — Рем…» - проваливался Сириус в блаженное забытье. - «Где он теперь?»
Мысли путались. Одно только оставалось важным и неизменным — узкая ладонь, длинные пальцы… Он видел эту руку на клавишах — теперь чувствовал её прикосновения. И ему хотелось, чтобы это продолжалось как можно дольше.
…Потому, когда Берта вдруг запустила пальцы ему в волосы, сжав ладонь, потянула за них, запрокидывая ему голову, и севшим охрипшим голосом, будто в горле у нее пересохло от сильной жажды, спросила: «Хочешь?», - Сириус снова кивнул.
…Пробуждение было мучительным. Едва ли не впервые в жизни Сириус полностью почувствовал себя в шкуре Лунатика с его вечными самокопанием и самоуничижением. Именно сейчас, ранним февральским утром, сидя на полу гостиной у остывшего камина в чём мать родила Сириус ощущал целый букет разнообразных эмоций. Главной из которых был жгучий стыд. Только сейчас Блэк прочувствовал, что это выражение — не просто фигура речи. Казалось, каждое прикосновение Берты горело у него на коже, будто ожог или клеймо. Вот сейчас он действительно чувствовал себя преступником.
Блэк не знал, как будет смотреть в глаза лучшему другу после того, как переспал с его невестой. Это — если Ремус вернётся. А если нет? Как он будет жить дальше, совершив предательство, в котором ему уже никогда не оправдаться?
Сириус потряс сонной одуревшей головой. Правда, спать ему этой ночью пришлось мало.
Зато Берта спала крепко — тут же, рядом, на полу. Лежала лицом вниз, уткнувшись лбом в сгиб локтя. Волосы всей густой тёмной массой падали вперёд, накрывая руки и обнажая спину, шею, даже маленькую впадинку у затылка. Сириус долго смотрел на неё, на всё её тело, белое, вытянутое, ничем не скрытое. Долго смотрел, не мог оторваться.
Впервые в жизни Сириус Блэк стоял перед странным, диким, невозможным для себя выбором — выбором между дружбой и…чем? Четырнадцать лет у него не было женщины — двенадцать в Азкабане и два года после. Когда душа больна, и телу не очнуться. А теперь впервые за столько лет он чувствовал себя полностью живым. И почти счастливым, если уж совсем честно. Вот только не давал покоя выбор, который четырнадцать лет назад для Сириуса даже не существовал бы. Выбор между другом и собой. Когда-то давно Сириус, не задумываясь, пожертвовал бы всем ради друзей. Но тогда этого всего у него было в достатке и даже с избытком — молодости, красоты, таланта, денег, положения в обществе, а главное — времени, счастливого молодого времени, когда, даже если идёт война, кажется, что смерть может случиться с кем угодно, но только не с тобой.
Теперь всё было в прошлом. А здесь и сейчас оставалась у него эта девушка. Наверное, не единственная и не самая лучшая на свете и даже не любимая — вот только в эту короткую ночь он был с ней счастлив.
Конечно, случись их встреча раньше, Берта была бы одной из многих. Но теперь, когда Сириус потерял почти всё, что имел, тихие слова о том, что он лучший, он единственный, он нужен, сказанные в самую горячую минуту, приобретали колоссальное значение. И теперь уже Сириус не мог с уверенностью сказать, что не пожертвовал бы всем ради той, что их произнесла.
Берта глубоко вздохнула и проснулась. Поднялась с пола каким-то долгим слитным движением, отбрасывая за спину волосы. Сириус молча смотрел на неё. Ничего не мог сказать.
Берта подошла к окну, раздёрнула тяжёлые шторы — впустила в комнату серенький февральский рассвет. Повернулась к Сириусу лицом. Видимо, ей, в отличие от Блэка, стыд не был присущ вовсе. Или все оборотни таковы?