— То есть, моя маленькая монашка, — Нокс нависает надо мной всей своей долговязой тушей, — вот это вот, — тычет пальцем сначала в Эвина, потом — в меня, — тоже была пытка? Чем же? Горючими слезами? Признаниями? А, может…
Я забываю, что стесняюсь своих когтистых лап.
Потому что все эти намеки… Они жалят так больно, что хотя бы часть этой боли я должна вернуть Ноксу, и чем скорее — тем лучше!
На этот раз он почему-то не перехватывает мою занесенную для пощечины ладонь, хотя наверняка угадывает ее. Возможно даже до того, как я сама понимаю, что собираюсь хорошенько отхлестать его по наглой роже! Раз уж он жив и, очевидно, достаточно бодр, раз успевает сочинять для меня все эти нелепицы, то парочка крепких «лещей» точно переживет.
От звона пощечины у меня закладывает уши, а у Нокса, чтоб ему пусто было, даже голова не дергается!
Он только немного водит челюстью, и потирает мигом покрасневшую кожу, вдобавок «украшенною» парочкой царапин от моих когтей.
— Это я заслужил, — говорит, подумав, но если во всем этом и есть хоть капля сожаления — она слишком хорошо замаскирована.
Я даю еще одну пощечину — по другой щеке.
И на этот раз подбородок герцога все-таки немного уходит в сторону.
— И это тоже, — скрипит зубами Нокс.
Эвин сзади давится то ли хрипом, то ли смехом.
— Кажется, ты первая женщина, которая дважды безнаказанно побила рожу моему генералу.
Глава шестьдесят шестая: Герцог
Мне нужны эти оплеухи — чего уж скрывать.
Нужно отметить — очень крепкие оплеухи, потому что, хоть и сделаны маленькой и тонкой рукой моей монашенки, на самом деле заодно сделаны и Тьмой. Которая, как я теперь вижу, окончательно себя проявила.
Меня это должно коробить до глубины моей испорченной души. Я же не абы кто, а целый главный Инквизитор Его Величества, цепной пес, который вынюхивает таких, как она, заковывает их в цепи, сам судит и сам казнит.
Но, как бы дико и порочено это не звучало, мне нравится моя новая Тиль. Этот ее боевой дух и желание непременно хотя бы что-то взять в свои когтистые руки, и желательно исправить. Не важно, что она вряд ли имеет хотя бы какое-то представление, как именно можно исправить творящуюся вокруг вакханалию — она просто не собирается сидеть на месте.
И даже привела для этого саблезубого монстра, который продолжает коситься на меня как на окорок.
Но ничего из этого не отменяет того факта, что я застаю ее обнимающей Эвина!
Обнимающей так, словно она готова грудью закрыть его от любой беды. Ну и заодно утешить умирающего Воина Света. Утешить так, как должна утешать невеста своего нареченного жениха!
Я не испепелил влюбленную парочку только потому, что был вымучен переходом через Врата и мои руки были заняты телом герцогини. Даже если бы дракон моей сердобольной монашки потом меня испепелил — это уже не имело бы никакого значения.
— А вот это уже лишнее, Тиль! — рявкаю я, успевая перехватить ее руку, когда она входит в раж и, очевидно, собирается и дальше безнаказанно хлестать меня по роже.
— Ты… мерзкий, гадкий… ты…! — Она бледнеет, и я отчетливо вижу, как вены под ее кожей наполняются чернеют, наполняясь Тьмой.
А потом она внезапно цепенеет. Просто останавливается, не пытаясь вырваться или лягнуть меня коленкой. Смотрит мне в глаза прямо и твердо, и как бы я не храбрился, мне от этого взгляда как-то совсем не по себе. От него противно щекочет где-то пониже спины, и хочется встряхнуть свою малышку, чтобы перестала изображать из себя мою собственную внезапно восставшую из могилы Совесть.
Не к добру этот взгляд.
Ей есть за что меня ненавидеть и за что посыпать мою голову отборными проклятиями, но не целый вот такой холодный взгляд в упор, я как будто…
— Ты убил ее, — произносит Тиль. Тихо, четко, без ненависти, но с такой болью, что мои пальцы на ее запястьях разжимаются сами собой. — Ты убил Л’лалиэль.
Если бы слова могли ранить, я был бы уже в решето и дохлый истекал кровью.
Прошлое, от которого я бегал столько лет, вот так внезапно застало меня врасплох, хоть я и знал, что рано или поздно придется заплатить по всем счетам. И у меня ни разу не было иллюзий на счет того, что плата будет самой высокой. Заслуженно высокой.
Я делаю шаг назад, наступаю на какую-то железную дрянь на земле, и она со скрипом гнется, на минуту превращаю тишину в пытку для ушей.
Но… скрип не стихает.
Я должен готовиться встречать еще одну порцию заслуженной ненависти, но ни черта не могу поделать со своими инстинктами, которые орут, что надо бы подумать о деле, а уже потом с гордой постной рожей идти на плаху ошибок прошлого.