Я запрещаю себе даже смотреть в ту сторону, где — я чувствую это щекой — герцог уже несколько минут до неприличия пристально тычет в меня злым взглядом.
Его для меня больше не существует, а завтра, когда все уляжется, я найду способ написать герцогине, объясню ситуацию и, уверена, мы будем солидарны в том, чтобы вернуть герцогу каждый потраченный золотой.
Глава семидесятая
Герцог
Матильда несколько раз еле заметно дергает подбородком в мою сторону.
Ее с трудом сдерживаемое желание посмотреть на меня настолько очевидно, что позволяю себе удовольствие любоваться им почти пристально, в упор, не особо заботясь о том, как это будет выглядеть со стороны. В крайнем случае, если Эвин решит поинтересоваться причиной моего неусыпного внимания, напомню ему, что даже в красивых розовых шелках, Матильда Лу’На по-прежнему остается дочерью предателя короны. Которая, кстати говоря, еще и сама непонятно в чем замешана.
Эта мысль должна меня злить, но нет.
Если герцогиня и правда вляпалась во что-то, свила вокруг Эвина новый, достойным гниющего папаши заговор, это сразу снимет кучу вопросов. Например, совершенно точно, король не будет увиваться вокруг нее, как потерявший голову подросток.
И тогда у меня в руках будут все возможности.
Почему-то мысль о том, как эти белоснежные тонкие руки будут скованны тяжелыми цепями, а на шейке будет болтаться массивный ошейник, заставляет меня переступить с ноги на ногу и, от греха, снова шагнуть в тень.
На этот раз — окольными путями, в дальний заброшенный угол сада, где я люблю коротать время со стаканчиком можжевелового вина.
Но, увы, и здесь меня находят.
Хорошо, что только Эвин, а не Ив, потому что, видят боги, эта женщина всего за полчаса исчерпала весь отведенный на нее годовой запас моего терпения.
— Не боишься, что пока ты здесь, кто-то уведет твою ненаглядную красоту? — не могу не уколоть его почти дружеской шуткой.
Король присаживается на край каменных перил разваленной беседки, срывает какую-то соломинку их большого мраморного вазона и задумчиво сует ее в рот.
— Не знал бы я тебя так хорошо, — говорит с насмешкой, — решил бы, что ты ревнуешь.
Остается лишь поддержать его понимающей усмешкой с толикой иронии.
И молить богов, которые обычно глухи к просьбам старого грешника, чтобы дали мне терпения не изойти на желчь.
Потому что, видят Всевышние, я действительно ревную.
И едва ли готов размышлять над природой этой ревности.
Точно не когда Эвин явно собирается с силами, чтобы выдать очередную свою блестящую идею.
Надеюсь, это будет касаться моей «невесты», потому что чем скорее Ив исчезнет из поля моего зрения, тем лучше. Я слишком стар, чтобы тратить нервы и время на неподходящих женщин, в особенности, когда мысль об Матильде в цепях так… лихорадочно волнует.
— Я хочу, чтобы ты ускорился. — Эвин переходит на жесткий тон правителя Артании.
И так я понимаю, что это будет не разговор двух друзей, но беседа хозяина будущей Великой Империи и его верного цепного пса.
— В чем именно вы желаете получить максимально возможный результат, Ваше Величество? — перестаю изображать просто Рэйвена, и вспоминаю, что даже если с меня содрать кожу, я все равно буду инквизитором и карающей справедливостью всех врагов Артании.
— Разберись с заговором, если такой действительно существует. — Эвин прищуривается, перекатывает соломинку в другой уголок рта.
— Если…? — подвешиваю сам собой напрашивающийся вопрос.
— Просто избавь меня нет неведения, Нокс, — отмахивается Его Величество. — Я дал тебе Ивлин — пользуйся ею по своему усмотрению, но вытяни все, что получится. И что не получится — тоже. Я хочу быть абсолютно уверен, что Матильда чиста и все эти… странности, — он морщит лоб, — никак с ней не связаны.
Мне не нравится эта его странная решительность.
— Ни за что не поверю, что всему виной хорошенькое платье на милой девице, — позволяю себе каплю ядовитого сомнения.
Лицо Эвина многозначительно говорит о том, что я прав в своих догадках.
Впрочем, как всегда.
Интуиция — мое второе имя.
— Хочешь избавиться от девчонки? — предугадываю его просьбу, уже предвкушая тот проклятый ошейник на белой коже.
Эвин непонимающе приподнимает брови.
И за мгновение до того, как я понимаю, что моя интуиция впервые в жизни дала сбой, говорит: