Если бы она только не была так измучена родами.
Ох, Бездна, демонам и людям нельзя соединяться в одном сосуде.
Тем более таком хрупком, как маленькое дитя.
— Ты никогда его не найдешь, ga’an’ern.
— Тебя я нашел без труда, как видишь.
Если бы только она могла призвать на помощь всю силу своей крови, она бы не оставила в живых никого. Она бы уничтожила каждого, кто посмеет причинить вред ее ребенку.
Но… в запасе у дочери Хаоса остался только один, последний, но самый сильный фокус.
— Когда-нибудь… — Она зачерпнула горсть земли, чтобы он не видел, как вытянулись в своей естественной форме ее пальцы, как мерзкие ногти человеческой оболочки стали длинными и острыми, смертоносными как лезвия когтями. — Когда-нибудь мой ребенок вернет себе все, чем владеет по праву рождения. Или, может, испепелит к Хаосу весь этот мир и ваши хрупкие человеческие косточки. Потому что я, Л’лалиэль, истинная дочь Хаоса, вручаю ей свой единственный и последний дар…
***
Вспышка была короткой и ослепительной, как упавшая с неба звезда.
Он не отвел взгляд, когда Л’лалиэль вспыхнула — и погасла, превратившись в горсть алых искр.
Несколько минут просто смотрел в одну точку перед собой, думая о том, что чертовски устал и что давно пора в отпуск.
И еще о той хорошенькой вдовствующей графине, которую пришлось оставить в постели в самый пикантный момент.
Зверодав сунулся к нему, потерся о плечо плоским мокрым носом.
Вибрацию сзади Инквизитор почувствовал спиной.
Вздохнул.
Устал. Чертовски сильно устал, чтобы гоняться по лесам со сворой собак.
— Дверь открыта, — отрапортовал гвардеец.
— Хорошо, благодарю.
Он поднялся, выдохнул, проклиная на чем свет стоит боль в коленях. Осень в этом году выдалась на редкость дождливая, а у него, старого пса Скай-Рингов, суставы ноют уже от одних только туч.
Горело бы оно все синим пламенем, но кто-то же должен делать грязную работу.
Нужно вернуться в замок и сказать принцу: «Король умер. Да здравствует король!»
Глава первая
Восемнадцать лет спустя
Сиротка
Сны — это самое страшное, что случалось в моей жизни.
Потому что каждый раз, когда я снова вижу тот лес, чувствую запах пожухлых листьев и крови, слышу голоса и не понимаю ни слова…
В общем, каждый раз что-то да случается.
Я вскидываюсь в своей узкой постели, с трудом проглатывая крик адской боли.
Кажется, мою несчастную ни в чем неповинную руку сунули в пыточное приспособление. Где одновременно режут, солят и поджаривают.
Откидываю край одеяла, щурюсь, пытаясь высмотреть что-то в кромешной темноте.
Болит чертовски сильно.
Спускаю босые ноги на пол, прикусываю боли от прикосновения к ледяному полу.
На цыпочках, чтобы не разбудить чутко спящих сестер по вере, крадусь к выходу из спальных покоев в одной ночной сорочке.
Толкаю дверь.
Одной рукой не справиться, а вторая…
Глаза уже немного привыкли к темноте и теперь хорошо вижу, что правая вся от запястья до локтя покрыта чем-то липким и темным. Пахнущим солью и железными стружками.
Это кровь?!
Все-таки кое-как справляюсь с дверью, выскальзываю наружу и что есть сил бегу в конец коридора.
Оттуда — направо, по узкой винтовой лестнице, где у меня всегда случается приступ удушья.
Главное — не думать о стенах, которые как будто вот-вот сомкнуться вокруг меня каменным мешком.
Выдыхаю, поднявшись на самый верх, снова бегу до второй двери справа.
Тут купальни.
Проскальзываю внутрь, зажигаю масляную лампу и с ужасом таращусь на свою руку.
Вся в крови. Ткань сорочки пропитана так, что хоть отжимай.
Плачущий Руук, за что же мне все это?!
Медленно, предчувствуя неладное, отодвигаю ткань до локтя.
Оно горит у меня под кожей, выступает наружу острыми гранями странного орнамента: шипы, кости… рога?
Плачущий, защити!
— Матильда? Дитя, что ты здесь делаешь в ночную пору?
Я жмурюсь, ругаю себя на чем свет стоит, потому что забыла запереть дверь.
Меня погубят не вот эти странные метаморфозы, а собственная, порой просто феноменальная, безголовость и неосмотрительность.
Прячу руку за спину, поворачиваюсь на пятках и, глядя на настоятельницу Тамзину, вру, не моргнув глазом:
— Просто дурной сон, мать-настоятельница.
Она прищуривается.
Улыбаюсь до зубной боли.
— Что у тебя там, ммм? — выразительно заглядывает мне за спину.
— Я просто… очень усердно молилась, мать-настоятельница. — Пячусь к стене.