Я такие видела только в книгах монастырской библиотеки, за что после получила от настоятельницы двадцать ударов палками, потому что без спроса полезла в секцию «богохульных книг». Увы, наш человеколюбивый Руук в вере своей отрекался от всего рукотворного и «оживленного против воли богов», а, значит, даже самокатные экипажи и дирижабли, и механикусы моими сестрами по вере считали богомерзким искушением, и категорически отвергались.
Хвала Плачущему, экипаж тащила четверка лошадей.
Таких красивых и холеных, что на них засмотрелась даже настоятельница Тамзина и, если бы не окрик Игрейн, мы бы точно переехали вышедшего на дорогу высокого и красивого, как грех, белокурого мужчину в мундире элитных королевских гвардейцев.
Тамзина потянулась за своими бусами, наставница Анна зашептала молитву, пухлощекая Фьёрда закрыла лицо ладонями, и только мы с Игрейн уставились на красавчика во все глаза.
Никогда не видела, чтобы у мужчины была такая гладкая белая кожа, безупречно чистые прозрачные голубые глаза и белоснежные волосы, длинным водопадом струящиеся по плечам до самых лопаток.
Наверное, если бы наша Солнцеподобная Сирилла решила создать мужчину, равного ей по красоте, он был бы именно таким — ни добавить, ни убавить.
— Сестры, мне кажется, или вы забыли степенно потупить взор? — напоминает настоятельница Тамзина.
И мы с Игрейн хором опускаем головы.
Хотя, что толку? Это все равно, что посмотреть на солнце в зените.
— Почтенные леди, великодушно и смиренно прошу прощения, — слышу приятный мужской голос.
Обволакивающих, теплый, с идеальным выговором человека, явно не трудившего руки кузнечным молотом или плугом. Орви рассказывал, что в Королевскую гвардию может быть зачислен любой, кто прошел военную школу и отслужил в армии, но элитные гвардейцы — это всегда младшие сыновья влиятельных благородных семей. Потому что их заботам вверяют самое главное сокровище Артании — нашего молодого, пока еще не женатого и — о, ужас! — бездетного короля.
— Если мои глаза меня не обманывают, вы — служительницы Плачущего?
— На то его воля, — степенно отвечает настоятельница Тамзина.
— Тогда вы не сможете отказать нам в помощи!
Мы с Игрей украдкой беремся за руки и потихоньку хихикаем, потому что этот чистый красивый голос звучит игриво, как весенний ручей.
— Я не вижу здесь страждущих и обездоленных, — резонно заявляет Тамзина. — Прошу простить, господин, но если ваша… повозка, — она говорит это с подчеркнутым пренебрежением, — испорчена, значит, на то воля богов. Здесь, как видите, лишь пять женщин и вряд ли мы в состоянии…
— … оставить без помощи тех, кто о ней просит? — вторгается в их перепалку еще один мужской голос.
Такой низкий, вкрадчивый и простуженный, что у меня марашки россыпью по той части тела, которую, за три часа пути, уже успела порядком отсидеть.
— «Том заветов», стих девятнадцатый: «Каждый, кто в нужде взывает о помощи, должен немедленно получить ее — едой, кровом или вдохновенной молитвой». Так, кажется?
Игрейн косится на меня круглыми, как у рыбы, испуганными глазами.
Я рискую потихоньку поднять голову, заранее зная, что если Тамзина заметит, что я ослушалась, по возвращению меня запрут в келье для «вдумчивых молитв».
Но кто бы на моем месте поборол искушение, особенно, если тебе восемнадцать, и эти двое — вторые встреченные в жизни мужчины.
Тот, что стоит чуть в стороне от беловолосого, еще выше его. Ненамного, но это сразу бросается в глаза. Как и его более мощное сложение, подчеркнутое непримечательным черным мундиром простого гвардейца. На вид ему может быть от тридцати до сорока, на висках — тонкие полосы ранней седины, но остальные волосы черные, как смоль, гладкие и стриженные коротко, сзади, но при этом достаточно длинные спереди, чтобы почти полностью скрывать его взгляд.
Видны лишь тонкий нос с горбинкой и выразительно очерченные губы.
И немного впавшие щеки с тенями усталости поверх, как раз в тех местах, где его глаза надежно скрыты за волосами.
Мне правда не по себе от того, что лица этого человека толком не рассмотреть, потому что он, даже если смотрит на настоятельницу, как будто одновременно копошится и в моей голове.
Тамзина выравнивается, ее спина становится прямой, как гвоздь — хоть прямо сейчас вколачивай в чью-то упрямую башку.
На нее не действуют ни лучезарная сногсшибательная улыбка блондина, ни неприятная загадочность брюнета. Но она явно бессильна против оружия, которым сама владеет в совершенстве — слов, заветов и напутствий, которые Плачущий оставил своим верным служителям. Она не может отказать своему драгоценному богу.