Эйден неопределённо хмыкнул. Только сейчас рассмотрев, на груди парня, сквозь потёки и блеск засаленного вамса, неясным пятном проступала чёрная львиная голова. Герб ордена святого Лайонела. Он смотрел недолго, почти сразу отвёл глаза. Снова вспомнив, почему опасался этого знака.
Людей вокруг стало больше, потом страшно много, так, что сидя — моря было не разглядеть, но заполночь народ стал расходиться, веранда, уже давно поблекшая в прохладной темноте, снова вздохнула свободно. Крики, песни, ругань выпивох стихали. Волны приятно и монотонно шумели, набегая на волнорез. Эйден с Тилхамином успели поговорить о многом, о лайонелитах, о Лиге, о странствиях, опасностях и красотах пути, о женщинах и торговле, и о торговле женщинами, и, разумеется, о пиве.
— Когда факелы гаснут, знаешь, о чём я думаю? — Пивовар меланхолично разглядывал струйку дыма, поднимающуюся от обугленного древка. — О ценах на грёбаные факелы, конечно. Смола, масло, свечи, даже лучины — всё, что только может давать свет, стоит, как куски самого солнца, в этом алчном городишке ростовщиков и спекулянтов. А ещё, думаю о времени. Которое отмерено той или иной свечке.
— Не поверишь, буквально каждая попойка заканчивается именно так.
— Почему же — не поверю? У вас в Уилфолке тоже дорогие свечи.
— И короткие.
— О-о да…
— А откуда ты сам, Тилхамин? По лицу не понять, загорелый или смуглый. Черты неопределённые… да и нос явно был иной формы. Напоминаешь леммасийца, но имя дахабское. И бирнийским владеешь, как родным.
— Гадай-гадай. Всё одно не скажу. Да и сам не вполне понимаю. Отец был не того племени, что мать. А заглянуть в рода на семь колен мне уж точно не светит. Хах… опять про свет. Свечи.
— Тебе случалось убивать, Тилхамин?
— О-о… — трактирщик закатил глаза, пьяно улыбаясь, — буквально каждая попойка заканчивается именно так. — Передразнил он, довольно успешно подражая голосу Эйдена. — Кто не убивал? Нет смысла беспокоиться об этом. Не больше, чем о факелах, масле или смоле. Но все так и норовят вывернуть свою чёрную душу, своими грязными руками, как только выпьют достаточно моего золотого пива.
— И то не случайно. — Нараспев, с натянутой усмешкой протянул Эйден, похрустывая пальцами. — Ведь эти «все» пьют постоянно. А выпив — лезут грязными руками чего-то там кому-то выворачивать.
Сейчас он практически слышал скрип ступеней в другой, такой знакомой таверне «Под головой лося». Слышал скрип койки во втором этаже, и где-то поблизости — приглушённые стоны, крики Кэндис. Ещё немного — и услышал бы скрежет выбиваемой двери. Но вовремя очнулся, сглотнул, отыскал глазами другого задержавшегося пьянчугу, который шатался взад-вперёд на рассохшемся стуле, монотонно скрипя.
— Чушь! — Возмутился пивовар. — Выпивка — дар богов! Как добрая лошадь, металл или колесо. Иной раз какой-нибудь дурак угодит под телегу, а потом всю жизнь смердит на паперти, выставляя на обозрение кривые культи и проклиная судьбу. Но виновата ведь не телега, не лошадь и даже не кучер. Виноват дурак, что не смог уследить за обеими ногами сразу. Кто-то не может уследить за женой, у другого не держится хер в штанах, а дикари-сардийцы, чуть-что случись, хватаются за нож. Люди творят много всякого, весёлого и не слишком, трахаются и режут друг друга, бросаются за горизонт, вплавь или бегом, но выпивка, пусть и всегда неподалёку, не толкает, не тянет никого и никуда. Она лишь поддерживает, ласково раздувая в человеке, да и в женщине, то, что уже тлеет внутри. Не поднятый парус не надуть, дружище.
Тилхамин чуть откашлялся, глядя на подвижную дорожку лунных бликов в волнах, теряющуюся далеко в море, за причалами, кораблями, скалами. Вдохнув поглубже, как мог — продекламировал:
'Глупец опасен у штурвала,
Не знает цели и пути.
Утонет в тишине канала,
А мне что, в море не идти?
Талант и опыт, чистый разум!
Надуют воли паруса.
Всем слабым путь сюда заказан.
Но я здесь — слышу небеса!'
В стороне громыхнуло. Тип, качавшийся на стуле, теперь копошился на куче деревянных обломков. Ругнувшись, облевался шумно, натужно, после чего, не вставая, так на четвереньках и покинул веранду.
— Требовательная публика. — Проворчал пивовар. — Но вывернуло его пиво или поэзия? Наверняка — какая-то собственная нутряная хворь. А ты, мастер Эйден, даже и не думай держаться, как безногий дурак. Не вини телегу. И не бойся её. Все кругом пьют ровно потому же, почему ездят на лошадях. Так лучше, удобнее и приятнее. В конце концов — всё так задумали боги. Подвинь кружку, докончим последний кувшин и время расходиться. Скоро будет светать. Эй, женщина! Быстро сюда! Вычистить всё и…