— Господин, быкам бы напиться, — робко промычал Иоргас, вырывая юношу из задумчивости. — И мне бы не помешало. Горло смочить.
— А? Я те дам пьянство! Третьим запрягу, до утра таскать будешь! И не господин я, не с дворян. Поворачивай упряжку!
— Не господин? — Тяжёлые, мясистые черты лица составили пару глубоких складок. — Так почто ж ты, индюшонок злобный, на меня всё утро орёшь? Аж заплевал…
— Что-о-о? — Нейт только обернулся, полный удивления и негодования, как увесистая шершавая ладонь шлёпнула ему по уху. От звучной оплеухи он на секунду потерялся, неловко бухнулся на задницу, прямо в разбитый до грязи дёрн. Тряхнул головой, очумело озираясь и придерживая рукой ушибленное ухо. Сфокусировал взгляд на здоровяке. Потянул из-за пояса плотницкий нож.
— Ты чегой-то удумал? — Иоргас тоже выглядел удивлённым. Он отошёл на шаг назад, неуверенно поднимая деревянный шест, которым ворочали брёвна. — Обиделся? Так я ж тоже обидеться мог, ты меня трижды дурнем назвал. И один раз толстой жопой. А ведь не господин.
— У-ух… Дикари… — прошипел Нейт, поднимаясь на ноги и оценивающе поглядывая на здоровый дрын в здоровенных руках. — Ты откуда к нам такой прибился? Ранимый… — он демонстративно спрятал нож, как бы предлагая перемирие, но держась чуть надменно, подчеркнуто развязно. Чтобы даже сторонний наблюдатель не мог заподозрить его в трусости. — Про Железные рёбра слыхал? Про субординацию?
— Про рёбра — да. — Выразительные коровьи глаза смущённо потупились. — Второго не понял. Сложных слов не знаю. Я правда нездешний.
Волы, неторопливые до крайности, тянули пустые волокуши не быстрее, чем гружёные. Иоргас шёл следом, кивая и осторожно поглядывая по сторонам. Нейт учил, просвещал, рассказывал, попутно похлёстывая воловьи бока хворостиной, без видимого, впрочем, эффекта.
— И-му-щес-твенный ценз, понимаешь? Не «кровное благородство», — фыркнул он с презрительной насмешкой, — а реальные заслуги и качества конкретных людей, способных либо не способных обеспечить себя должной экипировкой. Смекаешь? Там, — карс неопределённо взмахнул рукой, — важнее, кем были твои предки, деды, прадеды. А у нас каждый сам делает свою жизнь. Коли с головой всё как надо, коли трудиться не боишься — всегда себе заработаешь. Да не только на одеться-обуться, а ещё и на латы, оружие. А вместе с ними и уважение. Заработаешь. Смекаешь?
— Да, — робко лгал здоровяк, напряжённо посапывая. В его большой голове пока не помещалось столько противоречий. — Латников видел. Красивые. У тебя тоже такие? Сам укупил, тут плотничая?
— Да! В смысле — нет, — Нейт закатил глаза, живо жестикулируя, — давай снова и по порядку. Я из Железных рёбер. А значит — лучшие латы и всё чин по чину, ещё увидишь. Но купил, конечно, не сам. На них годы в одиночку работать, так скопишь — да уж седой и полулысый, помирать пора. С одного фаи́ма…. А, ну да. Фаим — это как бы клан, община или… не знаю. Три-пять семей, тридцать-сорок человек, работают обычно вместе, сообща одним делом заняты. У моего фаима сады, говорил вроде, хорошие яблоки, орех, оливки. Виноград даже. Неплохой. Так вот с фаима и собирают фалангитов, когда одного снарядят, а когда и несколько, смотря сколько земель, народу, как хозяйство богато. Смекаешь?
— Да, — уже чуть увереннее кивал Иоргас, задумчиво укладывая и закрепляя цепью брёвна. — А как же… знать? Господа?
— А что господа? Живут себе, не слишком задираются, разве что сапожки помягче, да плащи поярче. И средь фалангитов не выделяются.
— В Золотой долине не так. Простолюдины у нас не воюют. До оружия не допускаются. Знать — знай себе скачет туда-сюда, там сшибутся, тут схватятся. Но поля, особенно по осени, не топчут.
— Как у нас — народного гнева страшась?
— Нет. Не портят то, что любому сгодится, кто бы верх не взял. А нам, крестьянам, и всё равно. Какая разница, кому урожай сдавать?
— Чудно́, — хмыкнул Нейт, перепрыгивая грязную колею. — На нашем полуострове от того и изобилие, и порядок, что все при деле, все на собраниях говорить могут. Все имущие. А у вас вон…
— А у нас что? Тоже сытно, тепло. Всех соседей кормим, в хороший год от зерна амбары ломятся. Это в Бирне всё не так, что дожди, что засуха — всё неурожай да неразбериха.
— И то верно, — усмехнулся молодой карс, всегда готовый высмеять бирнийцев. — У этих только грызня на уме, никто работать не хочет — одни наёмники в стране.
— Смотри-ка, и здесь они. — Эйден недовольно оглядывался по сторонам, щёлкал суставами пальцев и бурчал. — Вояки, мать их так. Никто работать не хочет — всюду одни наёмники.
— М-м-м… да. — Аспен тоже был не в лучшем настроении, но держался куда сдержаннее товарища. — Но не стоит беспокоиться. Я кое-что слышал о причинах и поводах этой… возни. Подготовки. Торговая Лига Редакара немного поджимает, чуть поддавливает. Вот карсы и зашевелились. Но ты не думай, они и сами не дураки похвастать. Нахохлятся, нахмурятся, полирнут латы, побренчат оружием. Карсов вал — не только единственные сухопутные врата в их земли, но и заметная вывеска, витрина, лицо. Само впечатление готовности и несокрушимости значит много больше реальной полезности старых укреплений.
— Пошумят, да перестанут?
— Да тут даже до шума дело не дойдёт, я тебе говорю. А мне, в свою очередь, не последние гильдийцы нашептали. Хотя, пожалуй, даже и без них было бы очевидно.
— Дай бог… Вон, смотри, здоровый какой бугай, такие брёвна тягает, у меня при одном виде поясницу схватило. Не хотел бы с таким крепышом в бою увидеться. Да и сейчас их видеть не хочу. И обонять. Может — объедем, да вдоль берега? Всё одно дубраву разворотили, одна грязь да зловоние.
— И правда, — артефактик тронул поводья, безукоризненно послушный Желток свернул с разбитой дороги, по мягкой лесной подстилке колёса пошли ровнее. — Небольшой крюк, но оно того стоит. Чуешь — уже и дышится легче.
Эйден согласно кивнул, вдыхая полной грудью. Ближе к берегу дубы уступали место морским соснам. Тёмные корявые стволы не смотрелись болезненно, даже напротив — были особенно живописны. Их длинные парные иголки давали лёгкую ажурную тень, неуловимо волнуясь при каждом дуновении океанского бриза. От созерцания далёкой синевы воды и неба отвлекла белка.
— Шустра. — Добродушно отметил Аспен, провожая глазами скачущего с ветки на ветку зверька.
— И вкусна.
— Они нередко бешенством болеют. И чумой.
— Все чем-нибудь да болеют. — Эйден вытащил из-под промасленной ткани объёмную торбу и неспешно разбирал, сортировал, перекладывал свои травы. — И я чувствую в себе небывалые силы и даже некоторое желание им помочь. Ну… тем, кто болеет.
Лониа́но, ближайший к перешейку город, особого интереса для магов не представлял. Он напоминал тусклый кусочек Редакара, а точнее — не самую впечатляющую часть его порта.
Собственно, старым портом Лониано и был. Обжитая бухта, рыбацкие и торговые суда, обгаженные чайками скалы да лёгкое ощущение запустения. Чума, пришедшая сюда лет десять назад, здорово потрепала город, который так и не смог полностью восстановиться, и теперь напоминал битого жизнью, обветренного моряка. Однако товары, произведённые на всём полуострове, всё ещё уходили морем именно отсюда. Металл, часто — знаменитое карское оружие и доспехи, ткани, сложные столярные изделия, всё это дешевле и быстрее доставлялось кораблями, чем обозами, хоть до Редакара и было рукой подать.
Проезжая мимо города, Аспен показывал и рассказывал. Сам он тут никогда не бывал, но знал побольше иных местных. Ланиано считался первым карским городом, основанным на полуострове. Давно, века назад, племя карсов было оттеснено с территории современной Бирны более многочисленными и воинственными племенами, тогда ещё не считавшими себя одним народом, но уже говорящими на схожих диалектах. Мигрировав на полуостров, карсы как бы зажали себя в угол. Угол, надо признать, довольно хороший, светлый и удобный для обороны. Преградив узкий перешеек укреплениями, поначалу — примитивными рвами и частоколами, а после и сложной сетью стен, фортов, дозорных башен, они уселись так крепко, что их толком и не пытались сковырнуть. Всё больше обживая полуостров, взращивая новые города и рассыпаясь деревеньками от моря до моря, карсы добились заметного успеха, процветания, которому старые враги могли только завидовать. За своим знаменитым Валом они пережили подъём Бирны, страшную бирнийскую смуту, возвышение свободного Редакара и наблюдали за последующими войнами раздробленных графств со вполне понятной ухмылкой.