Прибывший в порт в первый раз — не понимает и десятой доли происходящего. Длинные дощатые причалы на костистых ногах-брёвнах, массивные пристани, одетые в камень и кирпич, суда, такие разные, непохожие, диковинные — ловко лавирующие в этом скоплении себе подобных, похлопывая парусиной, скрипя мачтами и гудя натянутыми снастями. В этой странной, величественной картине люди смотрелись мелкими суетливыми пташками, а то и насекомыми, копошащимися на телах гигантов. Одни ползали по реям, что-то перетягивая, собирая и скручивая паруса, другие семенили по сходням, таская на спине мешки, словно муравьи рисовые зёрна, а кто-то громко указывал, распоряжался, сквернословил и раздавал оплеухи. Деловитая, живая атмосфера гавани зачаровывала не меньше, чем её естественные красоты. Резкие рыжие скалы вдалеке, как растущие из воды угловатые башни, с едва заметными отсюда чайками-стражниками. Насыщенно-синие воды, идущие белыми гребешками при свежем ветре… Эйден даже пошатнулся, засмотревшись дальше, в открытое море. Тряхнув головой, собрался. От непонятного и непривычного повернулся к берегу. Где весёлая женщина, обхватив оголённой ногой скульптуру фонтана, совершала весёлые движения, весело напевая что-то на сардийском. Ей ритмично хлопали, подпевая нестройно, десять-двенадцать смуглых сардийских моряков самого паскудного вида. На стене кабака за их спинами была заметная нечитаемая надпись и рисунок кружки с пивом. Пива Эйдену хотелось, но сардийцев он недолюбливал. Бросив последний взгляд на танцовщицу, уже совершенно мокрую в струях фонтана, пошёл дальше. Невольно рассуждая о свойствах промокшей материи, способной показать тело даже ярче, чем полная нагота.
Очередная таверна привлекла внимание алыми лентами. Ими были по спирали обмотаны брусья, поддерживающие крышу веранды, перилла, её обрамлявшие, и девушки, там подававшие. Последние, к счастью, обмотаны были не целиком, широкие ленты исполняли функцию корсета, перетягивая талию и чуть поднимая грудь. Должно быть, владелец заведения где-то урвал крупную партию этой чудесной ткани и использовал её везде, где только возможно. Пиво здесь тоже подавали. Здоровенная бочка у входа, когда-то окрашенная в желтый и белый, очевидно намекала на это.
— О-о, некоторый выбор есть, попрошу. — Сухощавый, почти тощий мужчина с явно перебитым носом указал на ряды бочонков. — Ячменное, тут и тут пополам с полбой, то есть — дикой пшеницей, потому уложено здесь. Дальше, по порядку, пшеничное культурное, из озимых в основном, вот это уже с солодом, четыре бочонка, что потемнее. Там, ближе к стене, интересное леммасийское. На самом деле тоже моё, но так варят под Хо́лскагаром, с добавлением разной хвои и шишек, всё это прямиком оттуда, получается горчинка, душок, куда глубже любого хмеля, но распробовать может не каждый. А вот здесь как раз с хмелем, советую начать с фильтрованного «Предзакатного», подам в стеклянной кружке, сквозь такое на солнце смотреть — ну чисто полированный янтарь.
Пиво Эйдену поднесла не одна из девушек в алых лентах, но в итоге он был даже рад. Сам пивовар, владелец заведения, представившийся Тилхами́ном, оказался интересным и довольно приятным собеседником, собутыльником и человеком. Почти любую тему он сводил, в шутку или нет, непосредственно к пиву. К его варке, распитию, истории или торговле им.
— О-о, да конечно же ты не первый, кто восхищён моим особым вкусом, — проходящей мимо девушке он поправил ленту-корсет, — тут каждый пятый зубоскалит и потешается. Даже и девчонки мои, случается, подтрунивают. Я их, конечно, бью. Не по лицу, конечно. А ярко-алый цвет сего убранства отлично привлекает гостей, ты-то вон тоже здесь, выделяет заведение даже внешне, а уж наполнением мы выделяемся и того заметнее. Ведь особый вкус у меня не только… — пивовар задумался, подбирая слово, — к декораторству, боги, язык сломаешь, а и к чему?
Эйден усмехнулся, согласно кивая и пробуя очередной сорт пива, на этот раз — из отделанного бронзой бараньего рога.
— Именно. Да ты не выплёвывай хвоинки, они ошпаренные, жуются — как укроп. Тем более с хорошими зубами.
— Зубы не такие уж и хорошие.
— Они есть! — Тилхамин широко улыбнулся, зубов у него было совсем немного. — Что уже неплохо. А на границе Агрина и Леммаса пиво мешают с перекисшим кобыльим молоком, получается некрепко, мерзотно на вкус, но, говорят, полезно зубам. И костям. — Он почесал кривой нос. — Ты ведь тоже переломанный?
— Немного. Заметно хромаю?
— Нет. Но я внимательный. И разговорчивый. Бери пример. Рассказал тебе столько о том, что варю сам, перебивай смелее, а то так и до тайн яичного эля недалеко.
— Звучит пугающе, — вежливо согласился Эйден. — Так вот почему ты удостоил меня чести, внимания? Признал, разглядел… кого?
— Не разглядел. — Пивовар забавно зашевелил ноздрями. — Почуял. Десятки сортов пива различу даже по пятнам на столах. Даже по тёмным следам на стене подворотни. А от тебя тонко пахнет серой, сурьмяным маслом, диким виноградом и каким-то алкагестом.
— Даже виноград унюхал. Внушает. Да, я немного занимаюсь алхимией. В Редакаре проездом. Даже и не знаю, что мог бы такого же интересного рассказать.
— «Немного» занимаются алхимией, пожалуй, все, кроме коров с овцами. Ведь эти едят сырое. Проездом, или проходом, здесь тоже почти все. Вон, — он кивнул в сторону пристани. — Да и сомневаюсь, чтобы в мире было что-то интереснее пива. Вдыхай глубже.
Эйден последовал примеру Тилхамина, движениями ладони гоня насыщенный хлебный дух от пенящегося рога к носу.
— Но я бы послушал, — продолжил после паузы, за которую ополовинил кружку, пивовар, — про консервацию. Богатейшая тема ведь, нет? Проварка, дубильные порошки из смеси корней с корой, в конце концов — постоянное охлаждение. Сохранять благородный, но активно меняющийся, живой напиток, так сложно и так хочется. А раз уж тут случайно пускает пузыри проезжий алхимик… Прошу прощения.
Тилхамин за что-то зацепился глазами, поднялся спокойно, но быстро. Подошёл к молодому парню за соседним столом. Аккуратно хлопнув по плечу, указал на зарождающийся дебош. Парень встал, вытирая рукавом рот после жирного мяса, повёл плечами, направился к цели. Источником беспокойства и нарастающего шума был пьянющий сардиец, теснящий к стене одну из прислужниц таверны. Он пытался пальцем поддеть пресловутые ленты, оборачивающие талию, грубо тыкая в рёбра девушки и заливисто хохоча.
Крепкий парень дёрнул хулигана за воротник, оттащил на три шага от веранды заведения, и, не дав противнику даже повернуться, совершенно никого не стесняясь и не пытаясь скрыться, вогнал тому в бок массивный стилет. Сардиец хрюкнул, подавился, обмяк. Также, за шкирку, был оттянут в ближайшую подворотню и брошен небрежно. На улицу торчали босые ноги. Возвращаясь, вытирая о рукав, которым минуту назад утирал губы, свой увесистый четырёхгранный стилет — ро́ндель, парень простецки подмигнул Тилхамину. Тот поблагодарил кивком, прижав правую ладонь к сердцу.
— Сурово. — Тихо подытожил Эйден.
— Что делать…
— А… стража там? Может какие вышибалы?
— Стража с дубинами. Их стесняют гильдицы, вот стражников толком и не боятся. Моему охранителю, — он махнул рукой на толстобрюхого старика в углу, — тоже нельзя действовать резко. Я не разрешаю. Ведь за него отвечаю. А рыцарям купцы не указ. Как купец тебе говорю. И привечать их у себя весьма полезно, в случае чего — дважды просить не надо. А с этими, каждому известно, по-другому никак.
Эйден неопределённо хмыкнул. Только сейчас рассмотрев, на груди парня, сквозь потёки и блеск засаленного вамса, неясным пятном проступала чёрная львиная голова. Герб ордена святого Лайонела. Он смотрел недолго, почти сразу отвёл глаза. Снова вспомнив, почему опасался этого знака.