Выбрать главу

7

В мастерской Войцеховского ровной тенью лежал обычный полумрак, хотя солнце с прежней щедростью заливало город. Здесь, как обычно, толпилось немало молодых людей, только-только постигающих азы приобщения к прекрасному. Как художник Войцеховский особыми талантами не блистает, но реставратор он талантливейший, что называется от Бога. Впрочем, профессиональные качества мастера для меня сейчас никакого интереса не представляют. Я пришел к Войцеховскому как к коллекционеру.

Поздоровавшись, протягиваю художнику икону, бережно завернутую во фланель.

— Ну-ну, — оживился Войцеховский, — посмотрим, — и, развернув тряпочку, как-то совсем по-молодецки присвистнул: — смотри-ка, ребята, «Суббота всех святых».

— Не Хохлов ли? — поинтересовался высокий белобрысый парень в очках с толстыми стеклами, — мне кажется, что это палехское письмо по композиции и образному выражению близко к его работе. Я ее в Третьяковке видел.

Войцеховский вопросительно посмотрел на меня.

— Довольно спорный вопрос, — с академическим спокойствием произнес я, — утверждать не берусь. Но если это и не Хохлов, значит работал в то же время в Палехе мастер, не уступающий ему ни в чем.

Войцеховский покачал головой и задал коварный вопрос:

— Мой юный друг, а что вы скажете об этой доске? Вот, в углу, обратите внимание, «Всех скорбящих радость».

— Перевод живописи на новую основу, — не задумываясь выпалил я, как заученный урок, — доска попала в руки реставратора, если не ошибаюсь, в виде отдельных, сильно поврежденных досок. Работа кропотливая: линии рисунка могли не совпасть, нарушить целостность единого живописного произведения. Каждый кусок доски выпрямлялся путем повышения относительной влажности внутри, затем для каждой части иконы были изготовлены стусла…

— Стусла? — переспросила меня огненно-рыжая девушка, поднеся к губам мундштук с незажженной сигаретой, крепко сжатый длинными нервными пальцами.

— Да, стусла. Это специальные приспособления, облегчающие отделение красочного слоя от основы. Когда живописные фрагменты были предварительно расчищены, нашему уважаемому Евгению Евгеньевичу осталось соединить их в единое целое и сдублировать на холст. Затем икона была раскрыта и предварительно обобщена. Теперь предстоит сделать заправки и посадить живопись на новую основу.

Я мог и дальше рассуждать о работе, которая ведется над доской. Тем более, что ровно неделю назад все это уже выслушал от Войцеховского, но старик успел об этом забыть или просто делал вид, что не помнит, а может просто не обратил внимание на мой заумный монолог, потому что сейчас его больше всего занимала икона, которую я принес в его мастерскую.

— У реставраторов работы непочатый край, — наконец-то оторвался от доски Войцеховский, — и то, что мы сейчас делаем, — всего лишь микроскопическая часть труда, который так необходим для спасения уникальных произведений, относящихся к периоду драматических событий в истории России. Мы с Сергеем Александровичем готовим в настоящее время экспозицию, которую откроет вот эта «Богородица».

Сергей Александрович Вепринцев показал ребятам на одну из икон, надежно прикрепленных к стене, и, словно продолжая начатую мной лекцию, пояснил:

— Несколько лет назад икона представляла собой изъеденную шашелем доску, с обуглившимися от огня краями, едва различимыми записями неудачных реставраций. Кстати, во многих произведениях этого периода благодаря их неискаженности может быть раскрыта политическая и психологическая острота художественного образа русской иконы, ее историческая обусловленность, придававшая древним, мастерски написанным религиозным образам значение великого непреходящего, правдивого искусства. Посмотрите на «Богородицу» повнимательнее: образ богоматери трактован художником довольно своеобразно, нет привычного, почти академического спокойствия, беззаботности, легкой грустинки в глазах. Перед нами простая земная женщина, прижимающая к груди испуганного младенца. В глазах ее — страх, подчеркнутый излишней напряженностью тела.

Говоря об иконе, мы волей-неволей, исходя из прочитанного и увиденного, представляем ее в виде творческого наследия Рублева, Дионисия, Феофана Грека, Ушакова, Даниила Черного. Не умаляя достоинства искусства раннего средневековья, готовящуюся экспозицию можно расценивать не как наследие давно сложившихся традиций, а совершенно своеобразную, потому что в семнадцатом веке создаются иконы под влиянием изменения политической жизни страны. В России возникает новая общественная формация, в страну приезжают видные зарубежные зодчие. Перестраивается Кремль, потерявший утилитарное значение крепости, архитектура начинает развиваться в декоративную сторону. Внутри храмов появляются декоративные росписи, получило очень широкое распространение украшение старых храмовых икон дорогостоящими и высокохудожественными окладами из серебра и золота. Церковный раскол Руси сыграл, пожалуй, главную роль в появлении своеобразной живописи. В старообрядческих центрах стали возникать новые мастерские. На творчество живописцев, работавших в них, не мог не сказаться характер народного творчества тех мест, куда они бежали от патриарших реформ. В этой связи появляются новые, совершенно новые, обогащенные наследием народного творчества, иконы. Старообрядческая живопись как бы соревновалась с искусством мастеров государственной церкви, которая тянулась к роскоши, являлась ее образцом. Поэтому в своем искусстве живописцы-раскольники стали находить новые формы и способы выражения, которые могли бы дать тот же художественный эффект, какого достигала официальная церковь при помощи высокого ювелирного искусства. Старообрядцы этого эффекта стали добиваться за счет живописных средств, придавая максимальную декоративность своим произведениям, поэтому их художественный язык стал более народным и доступным. Вот почему этот переломный период развития средневековой живописи вызывает несомненный интерес у многих любителей искусства.