Ребята только что уехали. Я больше не могла слушать вновь и вновь ужасную информацию.
Когда в десять Сашка не приехал на экзамен, этого никто не заметил. Пашка с Катей подъехали через час, уверенные, что их дружок уже в зале, готовится к своему выходу. Но к половине двенадцатого из большой, старинной двери вышла строгая дама и зычно крикнула в толпу студентов, ожидающих своей очереди.
— Кто знает сотовый Пархоменко?!
Павел с Катей переглянулись и подошли к педагогу. Выяснилось, что Сашка не явился на экзамен. Катя стала набирать номер телефона Сашки, но ответом ей были только длинные гудки.
— Паш, тете Тане звонить не будем. Она с ума сойдет, — сказала Катя.
— Сам знаю. Что делать-то?
— Пашка, у меня нехорошее предчувствие, — мрачно выдохнула Катя.
— Да ну тебя, Пельмень, вечно ты в миноре. Сейчас еще раз отзвонимся.
— Френды, привет! — навстречу им выбежала Фион. — Я на минутку из библиотеки вырвалась. — Сашка еще не сдал?
— Фион, он не явился на экзамен.
— Да ты что! — Фион выкатила свои маленькие глазки. — А где он?
Ответом ей послужил мелодия бессмертного канкана, вырвавшаяся из мобилы Пашки.
— Павел Большой? Вас беспокоят из института Склифосовского, — услышал Пашка официальный, сухой, какой-то безразличный голос. — Вашего друга избили. Он просит приехать за ним.
Пашка, ничего не объясняя девчонкам, рванул к своей машине.
Старенький «Фольксваген» рванул с места, словно застоявшийся мерин. Девочки только успели вскочить на ходу на заднее сидение.
Сашка сидел в вестибюле, с виду совершенно спокойный, только на бледной шее часто-часто билась голубая жилка. Загипсованная рука висела на широкой белой косынке. Сашка бережно прижимал ее к груди.
Он не отвечал ни на какие вопросы, только сказал, чтобы его отвезли домой и там он сразу всем все расскажет.
— А то сначала вам расскажи, потом матери, Потом батя с работы припрется, затем тетки примчатся, — бубнил он.
Моих подруг, которых он еще с детства называл тетками, мы ждать не стали. Как только он переступил порог дома, он сухими, краткими фразами рассказал, что произошло.
Когда Сашка проходил через подворотню, его сшибли с ног. Этот длинный замкнутый коридор между домами был предметом страхов всех мамаш нашего дома. Лампочки вечно разбиты, асфальт неровный и весь в рытвинах. Днем-то жутковато во мраке идти к улице через этот склеп, а уж вечером…
Когда я была маленькой, меня всегда встречал папа или заручался обещанием всех моих друзей обязательно проводить меня до подъезда. Конечно, можно было пройти с другой стороны дома, минуя подворотню, но это удлиняло путь до родной квартиры раза в три. Поэтому Сашка, конечно же, всегда ходил через подворотню, еще будучи совсем маленьким. Что уж говорить сейчас, когда ему двадцать два!
Но, что странно, его не били. Просто уронили на землю, вдвоем придавили к асфальту и зажали рот потной ладонью. Сашка ничего не мог понять. Только когда он услышал хруст собственных костей, от боли отключился. Его быстро нашла какая-то храбрая или столь же ленивая собачница, которая решила, что утром в девять часов ничего в подворотне с ней не может случиться. И наткнулась на Сашку. Почему его отправили в Склиф, а не в ближайшую больницу, мы так и не узнали. Но врачи быстро привели Сашку в чувство, сделали рентген, ободрили, что внутренних повреждений нет, синяки заживут, а вот с рукой придется повозиться.
Операцию вам надо делать, молодой человек. Кость-то срастется, а вот сухожилия надо сшивать. Так что давай подписывай бумажки и почапали в операционную. Полчаса и всех делов.
Зашили, наложили гипс и отправили домой.
— Понимаете, братцы, у меня такое впечатление, что мне специально руку сломали, — под конец повествования сказал Сашка. — Не ногу, не голову, а именно руку.
— Прекрати нести чушь, — воскликнул Ник. — Будто если бы тебе сломали ногу, было бы лучше.
— Было бы, пап, — Сашка поднял влажные глаза на отца. — Они знали, что я музыкант. Поэтому и руку мне сломали. Все, я устал, пойду спать.
Пашка и Фион сразу уехали. За Региной приехал Генерал. Выслушав кратко изложенную Ником историю, рубанул:
— Ребята, надо бы заявление написать в ментовку. Нанесение сильных увечий. Это на три года тянет.
— Валь, о чем ты! — отмахнулась я. — Мне бы парня спасти. Ты понимаешь, что случилось? Порванные сухожилия запястья — это конец для пианиста.
— Он крепкий парень — выдержит, — заверил меня Генерал. — И потом, медицина у нас на высоте, в конце концов, позвоним Янке. У них там в Швейцарии чего только нет.
Три года назад наша Янина сделала финт ушами. Ничего не говоря, в одно прекрасное январское утро она позвонила и попросила нас всех приехать в Шереметьево к пяти часам. Регина с Генералом сразу же стали протестовать, у них по средам какие-то крутые совещания. Но Янка сказала, что, возможно, они ее больше не увидят в ближайшее десятилетие, и бросила трубку. Мы с Ником не стали ничего выяснять, Людмила, та вообще мало когда по телефону обсуждала подробности.