— Это там, где свет горит, на третьем этаже?
— Точно.
— Ну и ну! И почему ты с Доминик не был таким хулиганом, психом, короче, настоящим мужиком… Тогда бы не ты ее все время ждал, она бы сама за тобой бегала…
Знаю. Да и он понимает, что именно этим и объясняется мое теперешнее поведение. Докуривает сигарету, открыв окно и опершись на подоконник. Я принял душ, надел привычную черную тенниску и серый пиджак, приклеил усы перед зеркалом в гардеробной. Потихоньку слушал сонату для виолончели, пока ее не заглушил приступ его кашля. Он прислонился к дверному косяку у меня за спиной, скрестил руки на груди и заявил, что теперь, когда он увидел меня другим, ему уже не так нравлюсь я прежний. Я благодарю его за комплимент, предлагаю оставаться здесь, сколько ему захочется, принимать ванны и звонить по телефону.
— Кому?
Я решил не развивать эту тему. Сказал, что вернусь ближе к вечеру и представлю его владельцу дома. Растрогавшись, он отвел глаза и прибавил звук телевизора, который так и включен со вчерашнего вечера. Я постоял секунду на пороге гостиной, глядя на жалкую фигуру посреди огромной белоснежной софы, это его обычное место, где, возможно, он провел с нами последние счастливые вечера в своей жизни.
Подхожу к факсу, смотрю, что мне прислали из газеты. Кладу листы бумаги в карман: пожалуй, напишу статью в машине. В этот момент на автоответчик приходит сообщение. Сделал погромче. Мой агент ругается последними словами, жалуясь на Гийома Пейроля, у которого, похоже, претензии непомерные, а гонору хватит на семерых. Лили потупился, сжимая в руках пульт, как свечу в храме.
— Быстро освоился, — бормочет он.
— Да уж.
— Как думаешь, выйдет из него большой писатель?
— Непременно выйдет, если бросит писать.
На всякий случай я проверяю, не забыл ли документы, которые могут мне понадобиться. А он тем временем напоминает мне про доставленную курьером еще вчера тысячу франков, эти деньги в моем распоряжении, лежат в конверте, под ковриком у двери. Я так растрогался и умилился, что даже отвернулся от зеркала в прихожей, где придирчиво изучал свою внешность.
~~~
С тех пор, как я скинул составление приложения «Ливр» на своего помощника, в редакции появляюсь лишь по праздникам — вроде пирога с сюрпризом ко дню Богоявления или застолий в честь проводов на пенсию. Нынче утром свой возрастной лимит празднует наш премудрый ветеран, который двадцать лет вел рубрику «Кино». Отличительная черта: Куросаве предпочитает Мидзогути. Ясно, достойную замену ему не найти.
Я его поздравил и прошелся по залу. Почти все коллеги отметили, что я похудел. Само собой, ведь я больше не обедаю в «Липп», не свечусь в «Куполе» и на прочих банкетах, где от скуки спасают лишь алкоголь да закуска к нему. Одежда Фредерика стала мне велика, и чем больше людей хлопает меня по спине, тычет меня в живот или хватает за руку, тем острее ощущение, будто я здесь ненадолго, проездом, и в чужой шкуре. Все вокруг считают меня хорошим знакомым, а я им подыгрываю, соглашаюсь, когда они говорят мне, что я изменился, но никому из них и в голову не приходит, что я уже не я.
«Что-то мы тебя совсем не видим», — твердят они. Да, ребята, не видите. А через недельку-другую вообще забудете.
— Ну и нюх у вас, — восхитился Ги де Бодо, наш зоркий надзиратель, — прямо в точку попали с Октавио Пасом.
Я нахмурился и спросил почему.
— Как, вы не знаете? Свершилось, он помер наконец, как раз перед сдачей номера. Ваш некролог пришелся кстати.
Я не выдал своих чувств, они его не касаются. В глубине души я все еще надеюсь, что это снова выдумка мексиканской прессы, но на сей раз поверить в нее нелегко.
— Кстати, Фредерик, я попросил переслать вам по факсу мою передовицу о плагиате.
Жду — не дождусь. Великий Ко тут же распушил хвост от гордости. Мы дали ему это прозвище, когда его назначили Главным Координатором газеты, — сию почетную должность изобрел наш триумвират директоров, подарив этому приспособленцу максимум обязанностей и минимум власти.
— Хорошо бы вы снова стали приходить на редколлегию, — прошептал он довольно громко, чтобы слышал мой коллега из отдела «Стиль жизни».
Видно, опять собираются тасовать колоду. Ни политика, ни объемы продаж не будят здесь таких страстей, как список сотрудников редакции на третьей странице, а все решения о назначениях и перестановках принимаются как раз на вечерних редколлегиях. Сколько же часов я потерял в этих бесконечных пререканиях, распрях и подсиживаниях по самым ничтожным поводам, наблюдая, как год за годом возникают и распадаются союзы и плетутся интриги. В данный момент почти вся верхушка состоит из «гийцев» — неусыпных подхалимов Бодо, против которых выступают строптивые «не-гийцы» — их посылают корреспондентами в горячие точки, чтобы жить спокойно. Раз Великий Ко сам зовет меня за начальственный стол, откуда я добровольно вышел после аварии Доминик, значит, у триумвирата с восьмого этажа возникли проблемы, и «гий-цы» могут рассчитывать на полную победу. Тут Великого Ко позвал один из руководителей отдела рекламы, и он побежал на зов, поджав хвост. Я же воспользовался передышкой и отвлек Малого Ко, моего бывшего помощника, от беседы с гольфистами, отвел его в сторонку и передал в собственные руки статью, которую он ждал. Он потирает руки. Давненько я не обвинял авторов в плагиате, это у всех вызывает живой интерес. Тем более, что на сей раз в прицел попал Жак Аттали[51], что неминуемо вызовет отклики в прессе.