Странное явление пары пугающих до холодного пота и онемения в конечностях зенок, как ни странно, произвело на мой организм определенно положительное действие. Головная боль заметно поутихла, сушняк отступил, мозг постепенно приступил к своим непосредственным обязанностям.
Приглядевшись повнимательнее, я понял, что глаза не просто парят в воздухе безо всякой опоры: от них куда-то за спинку кресла уходили тонкие жгутики.
"Ну конечно же, – сообразил я, – глаза без тела существовать не могут, поскольку они всего лишь инструмент для сбора информации определенного свойства. Обработка информации должна выполняться мозгом. А мозг должен находиться в теле, которое питает его всякими там белками и углеводами, а также защищает от вредоносных воздействий окружающей среды".
Сделав столь мудрое заключение, я мысленно поаплодировал себе, любимому, и с удовольствием отметил, что мыслительные центры еще не перегорели. Теперь оставалось одно совсем маленькое дельце: выманить неприятеля из моего кресла, в котором он так вольготно устроился, и запустить в него чем-нибудь тяжелым, пока тот не схарчил меня первым. Я лихорадочно принялся шарить вокруг, но ничего, кроме мягкой подушки и одеяла, под руку так и не подвернулось.
И тут я наконец сообразил, что за тип так нагло расположился в моем любимом кресле и вот уже целую минуту пялится на меня своими бессовестными зенками, и, отбросив в сторону подушку, которую собирался применить в качестве метательного снаряда, облегченно вздохнул. Обладателем странных глаз оказался мой постоялец и коллега по работе Квагш Заан Ууддин Левар харан теге, знаменитый воитель, истребитель глоргов, гроза хрунгов и прочей болотной нечисти. Принадлежит к расе разумных земноводных, самоназвание – "Гвахушингарапама", по межмировому реестру проходят как "латинги". Прибыл на Землю две недели назад из какого-то там никому не ведомого мирка под названием Большое Топкое Болото в качестве стажера в отдел "Линии", где я вот уже почти два десятка лет имею честь служить оперативным сотрудником.
Вообще-то считать меня эдаким кондовым наставником молодежи было бы опрометчиво. За всю мою довольно долгую карьеру под моей опекой находилось всего-то два юных дарования. Этот – третий. Однако Квагш только официально проходит как стажер, как это часто бывает, для галочки в личном деле и дополнительной строчки платежной ведомости. На самом деле мне не совсем понятно, для чего вообще меня к нему приставили в качестве наставника. Скорее уж мне было чему поучиться у латинга. В любом случае, сначала я категорически возражал и против соседства со столь экзотическим существом, и против его стажерства под моей эгидой, но хитромудрое начальство прозрачно намекнуло, мол, так нужно. И мне ничего не оставалось, как смириться со своей участью, ибо золотое правило любого карьериста гласит: намек начальства – закон для подчиненного. Я, конечно, не отношу себя к злостным карьеристам, но толика здорового служебного рвения и мне не чужда.
Зато потом мы основательно попритерлись друг к другу. В конечном итоге Квагш оказался славным приятелем, добрым, верным, бесстрашным, со специфическим чувством юмора. Короче, всех его достоинств и не перечислить.
– Ну все, Квагш, – виновато обратился я к своему постояльцу, – не смотри на меня так осуждающе. Знаю, что выгляжу в твоих глазах не самым подобающим образом. Подрываю, так сказать, реноме благопристойного землянина. – Это высказывание далось мне с великим трудом, поскольку похмельный сушняк вновь заявил о себе с удвоенной энергией. – Если не трудно, принеси-ка мне водички, а еще лучше из холодильника большую банку соленых огурцов.
– Федор, там нет огурцов вот уже как три дня – только вода соленая, – вылезая из кресла, сообщил Квагш.
Стоит отметить, что, на взгляд любого нормального землянина, мой коллега обладал весьма неординарной наружностью. Он был похож на откормленную до размеров хорошего мастифа лягушку, зеленую и пупырчатую, решившую ни с того ни с сего встать на задние лапы и выпрямиться в полный рост. Отчего латинг выглядел скорее комично, нежели пугающе. Впрочем, за свою довольно долгую карьеру мне довелось насмотреться всякого, к тому же уровень адаптивности у меня с рождения намного выше, чем у среднестатистического обитателя нашего мира.
– Глупый ты, Квагш, – не удержался я от упрека в адрес неразумного земноводного. – Нет огурцов, зато остался самый цимес – лекарство, значит, для страждущих и жаждущих. Будь другом, принеси, пожалуйста, баночку. Иначе твой квартировладелец тут же испустит дух, на радость московской чиновной братии, и тебе придется подыскивать не только другое жилье, но также другого шефа.
Латинг умел быть необычайно быстрым, в чем я имел возможность неоднократно убедиться, но сейчас он не особенно торопился выполнить мою слезную просьбу. Неспешной походкой он протопал на кухню, отчего-то очень долго там возился и наконец соизволил появиться на пороге с трехлитровой банкой в руках.
Присев на постели, я жадно выхватил сосуд из зеленых лап товарища, трясущимися пальцами снял капроновую крышку с горлышка и, прежде чем прильнуть к нему губами, понюхал. Немного отдает плесенью и на поверхности какие-то пятна бледно-синего цвета. Похоже, "цимес" малость подпортился. Ну ничего. Где наша не пропадала? А с плесенью оно, может быть, даже полезнее – пенициллин все-таки.
Поднеся банку ко рту, я сдул подозрительные пятна подальше от губ, поближе к обнажившимся островкам укропа и прочих приправ, и сделал небольшой глоток. Прелестно, я бы даже осмелился сказать – животворяще, и плесенью почти не пахнет. В течение минуты банка опустела примерно на две трети.
Напившись вволю, я вернул сосуд своему спасителю со словами искренней благодарности и прислушался ко внутренним ощущениям. Без всякого сомнения, вкусный водный раствор поваренной соли и прочих минеральных и органических веществ начал восстанавливать выведенный из равновесия вчерашними возлияниями кислотно-щелочной баланс внутри моего желудка, а также, выражаясь мудрым языком одного моего знакомого химика, приводить в порядок внутриклеточный осмос. И чего только не понапридумывают эти ученые!
Ладно, господь с этими осмосами и кислотно-щелочными балансами. Суть не в терминологии, а в том, что объективно я начал ощущать себя намного лучше. Руки уже не тряслись (или почти не тряслись), желудок не сводила сосущая судорога, в мозгах появилась некоторая ясность, в глазах – долгожданная резкость. И вообще окружающий мир вдруг расцветился необычайно яркими красками. Даже выцветшие от времени обои на стенах не казались такими убогими.
"Ладно, Федор Александрович, – я обратился мысленно к своей персоналии в иронично-вычурном стиле, – лежать – оно, конечно, намного приятственнее, чем тащиться через всю Москву с ее непредсказуемыми пробками, да еще по июльскому зною. Однако боюсь, что начальство не войдет в твое положение. Ему же – начальству – не объяснишь, что вчера провел вечер в обществе старинного товарища, между прочим, государственного человека и крупного предпринимателя".
Свесив ноги с дивана, я коснулся ступнями деревянного крашеного пола и, взглянув на замершего прямо передо мной латинга, поинтересовался:
– Осуждаешь, Квагш?
– Ничуть, – ответил постоялец слегка гортанным булькающим голосом, – каждый свободный индивид имеет полное право время от времени абстрагироваться от грубых реалий тварного мира.
– А ты философ, дружище, – улыбнулся я.
– Каждое разумное существо, – тут же выдал Квагш, – в той или иной степени является философом в самом широком понимании данного определения.
– Ладно, – махнул я рукой на доморощенного философа, – избавь ради бога от банальных истин, иначе моя многострадальная голова расколется, как перезревший арбуз, и тебе негде станет жить, поскольку местная чиновная братия тут же распорядится снести мой домишко и воздвигнет на его месте какой-нибудь торговый центр или еще что-нибудь эдакое.
Однако латинг и не собирался униматься, более того, он прицепился к моим словам и в очередной раз начал задавать глупые вопросы насчет явного произвола московского правительства в отношении одного вполне законопослушного гражданина:
– Федор, а почему этот дом хотят снести? Если не ошибаюсь, частная собственность в этом мире, точнее, государстве охраняется конституцией.