— У тебя тут такой пупочек…
Скулы Максима заалели, он даже забыл убрать культю. Гульбез смотрела по-доброму, чуть наклонив голову. Её взгляд перешёл с глаз на его губы, на волосы, потом снова на глаза.
— Пойдём на платформу, проверим? — позвала она.
Краска на стенах бокса облупилась и местами шла трещинами, но платформа блестела, как фольга от шоколадки, разглаженная ногтем. Вокруг пульсировали лампочки, что-то ритмично пикало.
— А как угадать, куда ставить стикер? Всё же перемешивается потом…
— Всё, да не всё. Правая рука — это точно правый бок кузова.
— У меня вмятина на боку из-за… ну…
Максим лёг на платформу, она внезапно оказалась тёплой.
— Теперь будет замятая синяя полоса с «Полицией». А правая рука — точно правый бок, учёные в том году установили.
— Я читал только… Ну, что тело собирается в сгусток материи, а потом из него формируется машина. Что конечности не колёса, а мотор не сердце.
— Это-то давно известно. Ты где читаешь?
— У блогеров.
— Заливалы. Ладно, готов?
Гульбез нажала на кнопку, но… ничего не произошло. Максим повернул голову, она улыбалась:
— Пульс. Кто-то разволновался. Ну-ка, подыши. Или по этой хрени уже помойка плачет…
Пара глубоких вдохов — и темнота обрушилась.
Очнувшись, Максим с трудом раскрыл глаза. Гульбез стояла рядом, заглядывала в лицо:
— Эй, ты как?
Она выглядела напуганной. Оказалось, что Максим долго не возвращался, Гульбез даже пришлось задействовать экстренную систему возврата.
— Что это ещё за дела, — она прикоснулась к его груди, — мистер Крутая Тачка? Чувствовал, как я глажу кузов?
Максим слабо улыбнулся:
— Разве это возможно?
Гульбез засновала по кабинету в поисках чего-то. Она бормотала что-то про плохие показатели и аномальные реакции, потом подала Максиму нечто похожее на наручные часы — подержала их в протянутой руке, а затем сама надела Максиму на запястье.
— Эта штука считает калории. За один приём пищи — не меньше тысячи. А перед платформой смотри: вот здесь должна быть зелёненькая…
Максим грустно хмыкнул. Но Гульбез стукнула кулаком ему в плечо:
— Я серьёзно. Авто качает твои силы, чтобы быть наготове. Хочешь остаться машиной? Обратишься из последних сил и простоишь на колёсах, пока не сдохнешь.
Максим мотнул головой:
— Хочу быть человеком.
Надев олимпийку, он вышел в коридор. Гульбез выбежала за ним, спросила:
— Ты идёшь завтра на митинг?
Максим ничего про митинг не знал.
— Вас метить собрались, как собак уличных. Встречаемся у второго выхода из «Гагаринской» завтра в десять, окей? И зови меня Гуля.
Ефим ждал Максима на крыльце техконторы, курил. За обедом он пообещал найти бананку, а вечером, обратив Максима на платформе участка, действительно вернул ему сумку.
Впереди было два выходных. Максиму навязчиво помнились мягкие руки Гули.
***
Гуля ждала у выхода из метро. В свете ламп вестибюля её лимонный пуховик сиял, как сигнальный фонарь.
Пошли в сторону Соборной площади. Народ стекался туда по двое — пятеро, тормозил у рамочных детекторов и уверенно сочился дальше. На площади уже собралось несколько тысяч: люди стояли на газонах, бордюрах и лавочках, многие держали плакаты с надписями «ЯМЫ автонизмы», «Я просто гуляю», «Такие же люди», «Нет маркировке!» и что-то в таком же духе. Кто-то разливал из термосов горячий чай и раздавал стаканчики.
Гуля тоже развернула плакат, её взгляд резко стал строгим. Красные буквы умоляли: «Остановите автогеноцид».
— Держи тоже, — приказала она Максиму. Он нерасторопно встал рядом, заправил пустой рукав в карман, подхватил край плаката.
— Выше, выше, — командовала Гуля. Она вздёрнула руки, её пуховик поднялся куполом, взметнулся аромат духов — цитрусовых, терпких.
— Почему ты против маркировки? — спросил Максим. Гуля вскипела:
— А ты, что ли, за? Сколько будет угонов и насилия!
— Я раньше не думал…
Люди прибывали. Кричали отдельные лозунги, потом толпа скандировала вместе. Сколько вокруг было автонизмов? Сколько простых людей пришло поддержать их? Стоять плечом к плечу было тепло, комфортно и словно бы безопасно…
— Ты крепко спишь, пока не знают, кто ты, — сказала Гуля тихо и добавила уже громче: — Нет маркировке! Нет маркировке!
Максим смотрел на неё восхищённо. Она была прекрасна в своём протесте: красные щёки, острый взгляд, сжатые, ярко накрашенные губы.
К скандированию прибавились отдельные выкрики. Голоса резали воздух: «Клеймить мутантов!», «Не заражайте наших детей!», «Закрыть и лечить!».