Илья Иваныч пробежался с большим блюдом мимо железных открытых ящиков, сел напротив меня запыхавшийся и счастливый, с цветной горкой на белом круге. Листья салата и дольки огурца на моей тарелке его смутили.
— Пару часов потерпи, взвесишься — и ка-а-ак поешь!
Я ответил кивком и улыбкой. Мимо девочка пронесла кефир в стакане. За окном начался дождь.
Я не смог съесть ничего. Какие-то граммы могли изменить очень многое, и я решил ещё подержаться. Я держался уже долго, и нужно было только продолжить держаться, а не начать вдруг держаться сначала. Это было легко.
Я отпросился в зал и оставил Илью Иваныча с завтраком наедине. Переоделся в номере, настроил точно часы, взял полотенце и, спросив у тётеньки на ресепшене ориентир, пошёл в зал. Ничем другим я не мог занять эти часы ожидания, не мог, не хотел и не должен был. Я видел, что у ресепшена собираются ребята на экскурсию по Москве, но я не хотел видеть сейчас Москву, я хотел видеть себя в списках участников. Я позже всё увижу, и эту Красную площадь, и большой стадион, и башню эту, и всё-всё-всё, я позже всё попробую, я попрошу Илью Иваныча, и он обязательно на всё согласится, всё купит, везде меня проведёт, ничего никуда не убежит, не денется. Мне нужно было просто всё это заслужить. Перед самим собой.
Во всех углах шли тренировки: «Дай по себе ударить! Не перебивай! Не опускай руки!» — голоса смешивались. Пацаны прыгали на скакалках, закрыв головы разноцветными капюшонами нескольких толстовок.
Металлические ручки тренажёра разогрелись от моих ладоней. Зелёные цифры на табло дорожки мерцали и прыгали. Футболка намокала, клеилась к груди, спине. Время шло очень медленно, но шло. Всё было как нужно. Больше времени — больше граммов долой.
Илья Иваныч пришёл за мной немного заранее.
— Намечается мясо! — стукнул он весело кулаком о ладонь.
Я успел принять душ, отдышаться, надеть чистые плавки, штаны. Цифры весов в раздевалке прыгали, я переносил вес с одной ноги на другую, а они прыгали. И ничего было не понять. Сердце отчего-то стучало в левом ухе. Всё, что я мог ещё сделать, — выжать из себя всю возможную жидкость в туалете.
Илья Иваныч переживал, почёсывал макушку, так-такал, поглядывал на часы.
В кабинет для взвешивания я зашёл с совершенно ледяными пальцами на руках и ногах. Разделся до трусов, отстоял очередь, стукаясь плечами о голые чужие плечи и спины. Подошёл, положил на стол документы, встал на весы.
Белая квадратная платформа была холодной. Я представил, как тепло, уходящее через ступни в металл весов, забирает у меня ещё какие-то граммы.
У женщины в белом халате было некрасивое лицо, брови стремились друг к другу, собирая складку. Я видел, что к шестидесяти устойчивым килограммам зелёные цифры весов набирают ещё несколько сотен граммов. Женщина хмурится, женщина поднимает над листом копьё ручки.
Я задрал левую ногу, правую ногу и бросил на пол плавки. Перевес всё ещё был.
— В двести грамм допускается, на трусы, — улыбнулась женщина. — Представим, что они есть.
И она отошла к столу. А мой озноб вдруг сменился теплом, оно потекло снежинкой от живота по телу и ударило в голову.
— Ну что, ну как? — встретил меня Илья Иваныч, потирая шею. Я сообщил ему, что буду биться с шестидесятниками. И мы оба тихо, кивками приняли эту новость.
— На Красную? — зажёгся Илья Иваныч, и я зажёгся:
— Поесть!
Я бросился в столовую. Бежал по лестнице вниз и чувствовал — качает. Белыми парусами бьётся внутри голод, но ещё более белыми — надуты решимость и радость.
О жизни после взвешивания я прежде даже не думал. А теперь жил её, и она была счастливой.
В столовой было по-домашнему душно и спёрто. Я схватил большую тарелку, набросал на неё без разбору всего, что нашёл в бульоне, на подносах и в вазах, от чего шли пар и тепло. Поставил полную тарелку на стол у окна и вернулся к напиткам.
Рядом с самоварами и россыпью чайных пакетиков стояли стаканы с кефиром, строгие, стройные. Я взял один из них в правую руку, поднял над головой холодный белый цилиндр и подошёл к окну, сказал правой руке:
— Смотри, это Москва! Мы победили!
2021