Выбрать главу

— Пересядь на правую сторону, дочка. Там печка работает. — Кондуктор протянула Вере билет и кивнула вправо.

Вера пересела.

Сиденье здесь и правда было горячим, а воздух — тёплым. На озере окна имелась небольшая проталина — чернота вечера в ней была наполнена мелкими жёлтыми и красными огоньками.

Такими праздничными вдруг показались Вере городские огни в окне, такая согревающая доброта наполнила её сердце, что она снова заулыбалась, расслабила шарф и сняла рукавицы. Такое тёплое чувство появилось у Веры при взгляде на задремавшую в своём кресле женщину-кондуктора, тёплое и большое, что Вере непременно захотелось им поделиться.

Она раскрыла сумку и осмотрела подарки, полученные на утреннике от детей. Сумку наполняли разнокалиберные шоколадки, самодельные открытки и поделки, а под ними в золотистой подарочной упаковке нашлось твёрдое парфюмированное мыло. Вера достала коробочку с мылом, сжала в руке и закрыла сумку.

Отдать сейчас? Или подарить перед выходом? Как это странно, нелепо, неудобно. Ерунда какая! Завтра Новый год, а сегодня — забота, добро, настроение и такое особенное тепло.

Стеснение продержало Веру на сиденье до самого выхода. Когда она поднялась, мыло в её руках было уже ощутимо тёплым и, нагревшись, стало нежно отдавать свой аромат.

— Спасибо вам. С наступающим! — вложила Вера в руки кондуктора тёплое мыло.

Сойдя со ступенек, она обернулась: женщина в кондукторском кресле сидела расслабившись, словно согревшись.

Верины руки ещё долго пахли отдушкой и почему-то совсем не мёрзли без рукавиц.

2018

Слоны

Проснулись от грохота. Мама выхватила Улю из кровати, скинула на пол, закрыла собой, а когда грохот не повторился — прямо так, в пижамных штанишках и курточке сунула в одеяло, понесла её из квартиры вместе с заготовленной сумкой вещей, понесла, понесла.

На улице почти рассвело. Солнечный свет пробивался сквозь гарь, пыль, взвесь. Дом, соседний с домом Ирки Колодезевой, исчез, превратившись в длинную серую горстку. Такое месиво оставалось на краю папиной тарелки, когда тот съедал тройку жареных карасей.

В доме Катьки Бабич повылетали окна. У крайнего подъезда дома Женьки Рихель стояла горелая машина, на ней звёздами светились мелкие дырки.

Через пару дворов мама поставила сонную Улю на ноги, обняла рукой через плечо и повела. Под ногами долго бежал асфальт, потом рельсы, рельсы, шпалы, шпалы, затем крошка, рвашка, всякая разломка, не разберёшь, от чего что отпало и как чинить, кого за это ругать.

Раз, и два, и три, четыре,

Позабудем о квартире.

Обступали бетонные стены, протекали мимо провода́ и трубы, похожие на пластиковые трубочки для напитков.

Где четыре, там и пять

Всем из дому выбегать.

Пошли спешно вниз, всё время вниз. Глубоко, глубоко: спрятались так, что никто не найдёт.

Всех живых не сосчитать:

В прятки будем мы играть.

Зашли в большую комнату без окон, там мама усадила за стол, перед другой маленькой девочкой с широким лицом на большой голове, намного младше Ули, вручила чужие карандаши, сказала «рисуй!». Уля сначала повела синюю линию, потом припутала к ней красную, чтобы та лежала не одна, потом закрутила из линий клубок, словно из ниток.

Девочка-соседка с короткими вьющимися мазками-кудрями заинтересованно следила и молчала. 

Помещение, где Уля с мамой оказались, напоминало школьный спортивный зал: выкрашенные зелёным стены, длинные низкие лавки, запах пота. Уля подумала: теперь всегда в таких залах будет страшно, потому что от этих пряток — страх.

Свет с потолка лился тускло — кажется, оттого люди вокруг двигались медленно. Их было: раз, два, три… Четыре раза по десять. Все казались Уле знакомыми, казалось, со всеми она виделась на улицах своего района, города.

Рядом со столом на лавке спал старик в синем пушистом свитере, он вздрагивал во сне, когда кто-то проходил мимо, потом проснулся и лежал просто глядя в потолок.

За спиной послышался женский плач. Уля обернулась: плакала женщина в серой маминой куртке, с маминым лицом и руками, но так непохожая от плача на маму. Глаза обвела красным карандашом, зачем-то плеснула на себя воды, дрожит как на ветру.

Старик сел на лавке, хлопнул ладонью рядом с собой. Мама Ули вытерла глаза на бескровном лице. Дед походил на льва, старого льва. Голову обнимала седая грива: белые волосы с макушки переходили в пушистую бороду. Он тихо заговорил с мамой:

— Не плачьте на глазах у детей, потому что дети всё чувствуют.