Уля поглядела по сторонам: где Аничка? Не видно.
Дед Степан аккуратно перебрался ближе к Уле, сидящей в коконе маминых рук:
— Знаешь, как оно в футболе… По мячу бьют с земли и с лёта. Мяч может лежать на земле, а может катиться, лететь. Можно бить с разворота, в прыжке, в падении…
Бах! Бах!
Слышно, точно, слышно: вот удар по мячу, прыжок, приземление игрока.
Дед Степан наклонился ещё ниже, заговорил громче, Уля почувствовала кислый запах из его невидимого рта и горький сигаретный — от свитера.
— Бывает удар с подъёма… Техника «щёчкой», когда внутренней стороной стопы…
Уля представила крутящийся в воздухе чёрно-белый мяч и круглую слоновью стопу, этот серый столб с белыми арками ногтей, как рисовали в детских книгах; стопа прикладывается к мячу и так, и эдак.
Круглый, яркий и прыгучий,
Прыгает с земли до тучи…
Бах!
— «Удар шведкой» — это внешней стороной стопы. При таком ударе, — говорил пахнущий кислым рот, — путь полёта мяча бывает совершенно непредсказуем…
Где у круглой стопы какая сторона? Бах! Точно, шведкой бьют, мяч летит куда попало!
— Можно бить ещё с подкруткой, приёмом настоящих мастеров. Можно «навесным». «Пыром», с носка, как в дворовом футболе. Удар пяткой — это когда динамика, когда по-другому ударить нельзя.
В голове кино: слоновий мяч летит не в ворота, а по белому крестику на оранжевой вывеске аптеки; сшибает рекламный щит; укладывает деревья, как полынные прошлогодние ветки; гнёт горбатый светофор; рассыпает, словно кегли, фонари; разбивает за раз три оконных стекла; пускает трещины по давно треснувшему асфальту; ломает крыши и стены домов. И дома́ стоят, как разобранный конструктор, в который не доиграли.
Бьют меня, а я скачу,
Пнут, я радуюсь, лечу!
Что-то там, на-на-на, звонко,
Забыла снова… В руках ребёнка.
Здесь будет правильнее — слонёнка!
— Но ты не бойся, детка, мяч нас здесь не достанет. Это крепкое мячеубежище.
Мощное, добротное, построенное на века, здесь километры и километры!
Мама прижала голову Ули к себе, зажала ей уши. Бах! Бах! Теперь скорее не слышалось, а чувствовалось телом: качает, гремит.
Как только тишина продержалась дольше тридцати минут, Уля обессиленно уснула. И снилось ей, как слон, огромный, серый, машет ушами и махает хвостом, поднимает, обнимая хоботом, футбольный мяч, подкидывает переднюю ногу и бьёт. А мяч лопается в воздухе, как мыльный пузырь, никуда не летит.
Утром Уля спросила у деда Степана:
— А долго играют в футбол?
— В обычный — недолго. Меньше двух часов. Матч девяносто минут. Но слоны большие, и время игры у них дольше. Как наиграются…
Папа Ули обычно досматривал матч за вечер. Но слоны были большие, всё у них было иначе; наверное, им нужно было иногда отдыхать, чтобы продолжить.
— Слон бухой! — подняла рисунок сидящая за столом Аничка. На рисунке почему-то зелёный слон крутил обруч. Её мама кивнула, да, доня, слон большой, большой.
Зелёного слона прицепили изолентой к стене. Рядом с ним повесили треугольник с кружочками «баляски», «васиньки» и следующие, следующие рисунки. Через пару недель большой кусок стены скрылся за белой бумагой и цветными линиями, как у Ули дома, как у Анички в садике.
Старались продолжить жить жизнь, а не просто пережидать, когда можно будет вернуться к жизни.
Первым праздником после прихода Ули и мамы в мячеубежище стал день рождения Евгения, крепкого, лысоватого дядьки с усами, как у моржа. Ему исполнялось сорок шесть лет. Все местные жители воодушевились. Собрали общий стол: наварили на всех тушёнку с гречневой кашей, притащили сладости из буфета дальнего корпуса.
— Автоматный сок, — попросила Аничка, подойдя к столу. Все переглянулись.
— Томатного сока нет, доча. — Улыбчивая женщина подняла Аничку к себе на колени и дала кружку с водой.
Потом ей и Уле дали бумагу и карандаши, попросили нарисовать Евгению поздравительный плакат. Девочки изобразили букет цветов. Ещё имениннику вручили в подарок одеколон — кто-то, собирая вещи, взял этот флакон с собой в бомбоубежище. Но Евгений отдал флакон девочкам: играться с бутылочкой цветной пахучей воды. Её запах напоминал Уле о папином шампуне.
Девочки играли и бегали вокруг, но разговоры слышали.
Евгений рассказал, как думал, что увозит семью из дома «максимум на неделю», был уверен, что «всё это» не затянется надолго. Семью он поселил внизу, а сам вместе с коллегами пошел консервировать цех, где проработал четыре года: обесточивать оборудование, по приказу свыше выключать свет в помещениях, чтобы они не просматривались с улицы.