Многие поступили так же: спрятали в этом подземном многоэтажном городе еду и воду, очистили от мусора тоннели. А недавно — оббежали дома коллег, помогли семьям добраться до укрытий.
И только над гречкой в третий раз начали кричать хором: «С днём рождения!», наверху снова загрохотало. С кухни вернулась пожилая женщина в синем халате, она пекла на десерт пышки. После удара сковородка в её руках наполнилась штукатуркой. Пышек так и не поели.
Сидели молча, посматривали вверх.
Уля снова думала — как так слоны играют в футбол? Есть ли на слоновьих командах форма? Может, у них просто покрашены разными цветами бока? В детских книгах животные часто носят одежду, так может и там, на поверхности, часть слонов бегает в жёлтых шортах и футболках, а вторая — в красных? Кто же сшил им всё такое большое? Кто сшил для слоновьего футбола огромный мяч?
— Это «щёчкой», — подмигнул в полумраке дед Степан.
Зачем, думалось, слоны играют в эту разрушающую игру? За кого, для кого? Где родители этих животных?
И тут же полностью погас свет.
Свет в подземном спортивном зале с тех пор погасал часто. Первые недели Уля пугалась обрушения тьмы, но потом привыкла. Ко всему окружающему привыкла.
Темнота не пугала её больше ни днём, ни ночью. Проснувшись, она не будила маму, лежала без страха, чувствуя лишь сухость во рту и тонкую головную боль. У неё никогда раньше не болела голова; казалось, такое бывает только у взрослых.
Если наверху останавливалась игра, Уля прислушивалась к голосам.
Часто узнавала голос улыбчивой женщины. Та рассказывала своей соседке, которая походила внешне на жирафиху, про дочку, Аничку:
— …она могла выйти на середину сюда, расставить руки, ноги и орать. Орала диким криком, настолько переполняли эмоции, настолько её внутреннее состояние было подавлено. Она не плакала, она просто выходила и кричала.
А потом другой женский голос, глубже и тише, рассказывал про свою дочь, про то, что увезли её далеко-далеко и ещё до всего-всего, оттого сама женщина хочет выйти на центр комнаты и орать.
Время шло — недели, вереницы недель, и вот уже месяц потащил за собой длинный хвост. Всё, что казалось диким первое время, стало привычным, весь жалкий, копирующий привычный, быт.
Спали лёжа на лавочке, но если сдвинуть четыре — получишь двуспальную кровать, только что без матраса. Некоторые ставили два ящика, а между ними клали носилки, спать было холодно и сыро, но стелили фуфайки и становилось теплее.
Среди тьмы ходили с фонариками, а потом придумали присоединить к аккумулятору светодиодную ленту и ночи стали переживать в полумраке. Освещения было достаточно только для того, чтобы друг на друга не натыкаться.
Воду натаскали с ближайших зданий: бутылки минералки для рабочих были запасены. Питались почти всё время сухими пайками. Две каши: перловка и гречка, тушёнка в банках, надоевшие крекеры. Они быстро сырели, переставали хрустеть.
Каждый день варили суп из двух сухпайков. На ведро супа — одна картофелина и четыре макаронины. Если попалась макаронина или жёлтый картофельный кубик в тарелке — у тебя праздник.
Сначала жили общиной: готовили на всех. Все знали, как сложно готовить из ничего, и всё равно каждый раз кто-то возмущался. Не вкусно, не так. Когда варили кашу, бабушки говорили, что каша не такая, что они не могут жевать. Продукты кончались, и еда всё меньше напоминала еду.
— Мы же не родились бомжами, это потом стали на них очень похожими, — шептались за спиной у поварихи.
Когда всё-таки кончились запасённые еда и вода, жители поделились на группы, чтобы добывать продукты.
По утрам, около пяти, шести часов, над бункером было тихо. Тогда кто-то из группы бежал в квартиры за едой, кто-то — в сараи и гаражи, набивал там сумку консервами, овощами.
В группе Ули наверх бегал Евгений. В первый раз вернулся радостный.
— Развалили сарай, но остался подвал с заготовками! — Он начал выставлять из сумки мятые банки. — Послетали крышки, что-то сварилось: компот и так был сваренный, так он закипел. Сгущёнка подгорела, стала коричневая, но её ещё можно кушать.
Горячее ели раз в день, утром и вечером пили кипяточек. За чаем, кофе, сахаром делали вылазки на этажи.
— Разнесло дежурку. Заходишь, смотришь: ящики открыты, ну отлично… — рассказывал Евгений по возвращении из таких редких походов. Однажды вернулся серый совсем, сказал тому, кто спросил про лицо:
— Я забрался на крышу, где видать район… Смотрел, как мой дом горит.