Мама, увидев в Улиных глазах испуг, только заплакала. Уля тут же к деду Степану:
— Почему? Почему горит?
— Мяч попадает по проводам, они рвутся, — ответил тот. — Искорки бегут.
Уля не понимала: почему слоны не набирают хоботами из моря воду, не заливают пожары? А вдруг их с мамой дом тоже сгорит? А там, дома, любимый плед с мультяшными телятами, там книга про капитана, светильник-солнышко… Уля заплакала. Аничка, увидев её слезы, тоже. Их никто не стал успокаивать, не стал им врать.
Долгие часы они плакали от неведения и страха, а потом долгие часы измождённые плачем спали.
Затем жизнь снова продолжилась.
Пространство зала обживалось, стало походить на большую-большую общую квартиру. Так же, как раньше в домашней ванне, под потолком висели верёвки с одеждой, разные корзиночки с «мыломойкой».
Всем нравилось играть в рынок. Купить что-то было негде, приходилось меняться.
— Меняем тёплый платок на капли в нос, — предлагали тем, у кого видели бутылёк тёмного стекла с пипеткой. Одежду — на еду, сироп от температуры — на ножницы. Иногда что-то давали просто так по доброте душевной, а плата приходила много после, по доброй памяти.
Через пару недель в зал-квартиру попал новый житель, Анатолий. Настоящий белый медведь — высокий, широкий, лысая голова, уши торчат, губы с носом вытянуты вперёд словно в медвежью морду.
Анатолий давно отправил семью в убежище, а сам оставался, не хотел бросать квартиру. Но когда стало прилетать совсем рядом, засобирался, а когда обрушило крышу дома — пришёл.
— Какого цвета у слонов форма? — спросила его Уля. Но Анатолий сказал, что не видел слонов.
За Анатолием вниз попала Нина — с узкими тёмными глазами, вылитая газель. Она оказалась парикмахером. У всех в убежище по очереди появились стрижки. Её инструменты остались дома, когда она прибежала прятаться, но позже мужчины сбегали и взяли из её квартиры ножницы и машинку.
Аничке дали поиграть в парикмахера, почикать ножничками деду Степану пышную «ебаду» и длинные «ёлосы». Она увлеклась, даже проголодалась. А так — ела плохо. Мама часто уговаривала её, тихо, ласково. Соседка-жирафиха помогала: в награду за съеденный завтрак разрешала кормить Аничке своего кота Басю. Ложку супа Аничке — крошку корма Басе.
Женщину, живущую дальше скамейки жирафихи, у стены, тоже часто уговаривали поесть. Она повредилась умом, часто под ней промокали носилки и начинало пахнуть горьким. Когда-то, говорили, она работала библиотекаршей, потом вышла на пенсию, кормила бездомных собак во дворе и дарила детям конфеты.
Стоя на ногах, эта женщина качалась от боли, напоминая пингвина. Она нуждалась в лекарствах, которых не было. В бункер её взял мужчина, живший неподалёку. Он-то её и кормил, грел, поддерживал, когда она ходила, чтобы её не парализовало, приносил кипяток, водил в туалет.
«Какапипиоз» — называла Аничка и свой розовый горшок, и то место, куда мама уносила его, чтобы опорожнить, эту огромную дыру для всех в соседнем от зала помещении.
Когда яма-дыра заполнялась доверху, мужики брали лопаты и выгребали её содержимое. Раскладывали по мешкам и бежали наверх, оттаскивать подальше от входа. Прямо посреди слоновьей игры.
Домашний туалет Ули украшала голубая плитка с белыми разводами, унитаз всего год назад поменяли на новый, беленький-беленький, без него теперь было непривычно и неудобно, зловонная яма пугала, как самое явное доказательство ненормальности такой жизни. Но Уля вновь воспринимала всё как игру.
Однажды она с подружками построила домик в зарослях шиповника вдоль забора детского сада. Там всё было ненастоящее, но это место они называли домом несколько часов игры и спокойно принимали кухню между тонких чёрных колючих стеблей, туалет рядом с сизой полынью, спальню на разорванной коробке.
В момент этих воспоминаний мимо Ули кто-то прошёл, и за ним потянулся поток тёплого воздуха. Уля почувствовала его, а потом поняла, что скучает даже по ветру, даже самому холодному, скучает по дождю, по снегу… В домике из кустарника был ветер.
Иногда в мячеубежище играли в енотов. Уля слышала, как улыбчивая женщина однажды спросила Аничку: «Помнишь, ходили в зоопарк? Там енотики были». Аничка забыла.
Воду экономили — не поплескаешься. Не получалось нормально помыться: воды не хватало даже для питья. Мыли голову, в той же воде стирались. Потом сливали грязную жижу в бутылки и мыли ею руки.
— Я сначала брезговала чёрной водой, — делилась с мамой Ули мама Анички, —но как-то вышла из темноты на солнечный свет, увидела свои руки чёрные, страшные, поняла, что уже ничего не страшно им.