Чистая вода, помнилось, всегда лилась со звуком «буль-буль», звенела, звонко журчала, а эта чёрная всегда рождала только противное кваканье — блак.
В сарае Анатолия стоял запас воды на случай, если отключат: руки мыть, цветы поливать; мужики эту воду перетащили в убежище, и все пили её. А когда она закончилась, стали собирать дождевую воду. Дождь — это было счастье.
— Где солнце, где дождь? Уже можно выходить? — спрашивали девочки у взрослых, но взрослые отвечали:
— Опасно, детки. Но тут или от мяча, или от обезвоживания.
Мужики устроили курилку за кухней. Притащили с офисов кресла, сидели в них, смеялись и болтали, пока тормозилась игра. Часто перед ними на полу лежала рация, вроде телефона с антенкой, они слушали, закончилась ли игра, можно ли всем идти домой. А рация только шипела на них. Наслушавшись шипения и шума, они снова нервно курили, говорили непонятно. Вроде:
— Придётся начать с чистого листа.
— А я не хочу, у меня предыдущие листы такие были чистые, светлые! Я хочу вернуться на свои страницы!
Через много-много дней, про которые взрослые говорили «уже два месяца», Уля особенно остро почувствовала, что любые игры перестали радовать. Неужели она взрослела? Мама рассказывала ей, как в своей юности однажды просто убрала все игрушки в шкаф, казалось — на время, но больше никогда их не доставала. Уля представила, что просто убрала все свои игрушки в шкаф, все свои книги, детскую одежду и обувь, детское чувство безопасности, воспоминания о доме, радостные фото с родителями в один безразмерный шкаф и больше никогда теперь их не достанет. Да, казалось — на время, но теперь-то всё ясно.
Взрослых игр Уля тоже зареклась касаться. «Не буду играть в футбол и смотреть футбол, ненавижу футбол, особенно футбол! — думалось ей. — И мимо слонов в зоопарке буду проходить, в раскрасках перестану раскашивать, мультики стану про них выключать!»
В тот момент почувствовалось — сидеть дальше в мячеубежище нет сил! И в то же время всё казалось таким привычным, устроенным теперь вот так навсегда. И всё-таки невыносимым! И ладно, пусть навсегда.
Наутро после этого в зал вдруг зашли люди в зелёной одежде, их все обступили.
Указывали собирать вещи; говорили, куда выходить; торопили, предупреждали; кратко и чётко оповещая, вели наверх. А на поверхности всё то же в обратном порядке: гарь, пыль и взвесь, рвашка и крошка, ничего не собрать уже.
После пряток всем стоило выскочить со словами «Туки-туки за себя!» или «Дын-дыра за себя!», «Чука-чука» или «Пара-выра!». Но прытко выскочить даже у Ули не было сил, даже у маленькой Анички, не то что у женщины-пингвина.
Из мячеубежища повели к автобусу без стёкол в рамах. Он повёз медленно, хрустя колёсами по мусору. А в ушах всех стоял свистозвон, словно слышался полёт мяча, невидимый мяч летел и никак не мог — наконец-то — нигде упасть.
Аничка вдруг чётко сказала:
— Не хочу быть взрослой.
И улыбчивая женщина без улыбки тут же вытащила из кармана что-то съестное, дала ей прямо в рот, отвлекая.
Мама Ульяны смотрела на дочку так, словно хотела наконец ей всё объяснить, но ясно стало — та всё поняла сама или поймёт вот-вот, потому что неизбежно выросла.
Она ведь не спросила, кто выиграл матч.
2023
