Сквозь морозный воздух прокатился шипящий звук. Он прокатился, прервался, потом появился и заскрипел, словно старая кассетная запись. Бодрая музыка переходила в радостный голос: «…радио. Пятнадцать часов в Москве», затем звук икал и начинался заново, повторялся снова и снова по кругу.
— Это Лёва икает, — появился возле машины Стёпа. — Здравствуйте, дядя Миша!
Он рассказал, что Лёва стал повторять одни те же услышанные радио- и телепередачи, чьи-то склочные разговоры и матерщину, а недавно совсем охрип.
Потом Стёпа спросил, почему на его письма никогда не приходило ответа, и Михаил подумал, что на них стоило отвечать, придавать детским словам больше значения. Ему пересылали эти маленькие наивные письма, он читал их, но только начинали рождаться простые слова для ответа, как наваливались звонки, совещания, бесконечные подписи…
— Родители — хорошо, — сообщил Стёпа в ответ на вопрос и добавил: — Мы совсем скоро отсюда уедем. Я хочу заниматься суккулентами, а в городе есть кружок.
Его круглый глаз был заботливо закрыт от мороза аккуратной повязкой из голубой ткани. Шапка, курточка и штаны выглядели опрятно, валенки сидели по размеру.
Он попрощался, пошёл в другую сторону по дороге и несколько раз обернулся, улыбаясь абсолютно искренне.
Михаил подъехал к участку на скорости, нервно разбрызгивая из-под колёс свежий снег. Родительский дом действительно обвалился: теперь крыша лежала где-то там, между комнат, её брёвна торчали частоколом в серое небо — огромное чёрное гнездо, имеющее острый запах свежего снега, вместо жилого, живого. Через окно было видно, как снежная крупа беспрепятственно опускается в нутро стылого дома.
Покупателем оказался крупный мужик в лыжном красном костюме. Он увлечённо разглагольствовал о том, что купит сейчас участок, снесёт дом, а через пару лет, когда в Бродях проведут газ и прочее, он сможет продать всё купленное втридорога.
Михаил усмехнулся, но промолчал: надо же, есть ещё в мире оптимисты.
Подписали в машине договор. Теперь с Малыми Бродями ничего не связывало, ничего в них у Михаила не осталось. Он глянул на развалины родительского дома в зеркало заднего вида — в последний раз.
На обратной дороге он всё думал про первоклассников-детоботов. Мимо летели тёмно-зелёные стены сосновых лесов, в снегу рябили берёзовые стволики, опускалась ночь. Встав на переезде, Михаил всё-таки открыл корпоративную почту и отправил распоряжение — отозвать из Малых Бродей всех детоботов, кроме одного.
Последнего, двадцатого, спасёт из неотвратимо умирающего села любящая семья.
2023
Мочёная рябина
— Ты куда сейчас?
— К себе, на Волкова.
Двери автобуса закрылись, и за стёклами в чёрной рамке резины осталась табличка «ул.Волкова». Юна из автобуса глянула на неё и опустила глаза, почувствовав, что совершила предательство.
В динамике звенел женский голос:
— Чего вздыхаешь?
Юна потянула шарф влево, вправо, повела вниз воротник, а плечи потянула назад — пальто не растягивалось, не ослабляло сжатия.
— Ничего, мам. Не знаю.
«Не по себе, — сказала мысленно, — хреново как-то».
Где-то в затылке стучала тупая боль не боль — тревога. Причин для беспокойства не было, а беспокойство было.
— Я беспокоюсь за тебя.
— Я тоже.
Справа, прямо под поручнем, сидела женщина. Эта женщина в бесформенном, объёмном, синем, сильно и прямо кашляла, овалом раскрывая рот. Рука её подлетала, но не поднималась до рта.
— Я вечером зайду, пока не теряй меня, — Юна сбросила вызов. Она долго смотрела на женщину в синем, на её сухие губы, на два крупных зуба под верхней, потом плавно повернула ровное, никакое лицо к стеклу окна, прерывисто вздохнула.
Многоэтажки сменились за окном графикой частного сектора, затем — струнами юных берёз.
— Мне платят триста за выход и два процента от выручки, куда мне дома сидеть? — слышалось позади и справа. — Не будет у нас выходных, на что я жить буду…
Стук-стук, ёкнула боль в затылке. Юна «отключилась» от правого уха, сконцентрировалась на левом.
— Я только-только устроилась в этот салон, клиентов наработала, а мне за квартиру платить!
Юна отключила слух вовсе, берёзы замельтешили в окне вперемежку с елями.
На «Линиях» зашли двое в одноразовых голубых масках (Юна видела, как они подошли к автобусу), проехали две остановки без голосов, без характеров, с одними только глазами за белой простроченной тканевой линией. Кроссовки, джинсы по щиколотку, рост за метр семьдесят у него, и длинные русые выпрямленные волосы из-под кепки, пальто-мешок у кого-то второго. Левая рука первого держала правую руку второго.