И тут свет стал опять приближаться. Янне молотил в воде руками. Он заставил свои окоченевшие ноги быстро работать и, сжав губы замком, закрыл доступ в задыхающиеся без воздуха легкие.
В то же мгновение он вынырнул на поверхность.
Сходни были в двух или трех метрах прямо перед ним. Янне делал порывистые плавательные движения, барахтался в воде одновременно стилем баттерфляй, брасс и по — собачьи. Пена и брызги так и летели вокруг. Они ослепляли, лишь с трудом он различал берег и кабину. Туда, туда ему надо стремиться…
Внезапно перед ним оказался Пертти.
Он присел на краю сходней, и его рука протянулась к Янне. Тот оттолкнулся еще раз или два ногами и вцепился в руку. Но рука не выдерживала, она все приближалась, казалось, она все растягивается и растягивается…
И вот уже они оба барахтаются в озере.
Янне некоторое время — считанные секунды — отфыркивался. Когда он оглянулся, голова Пертти окунулась в воду совсем близко. Янне сделал еще усилие, выжал из мышц последние остатки сил и попытался поплыть к Пертти, протянуть ему руку, спасти… Но он не продвигался ни вперед, ни назад, его тащило только вниз; черная глотка озера вновь засасывала его. Свет опять застлала серая пелена, и пелена эта темнела, меркла, кружилась, начала совершенно исчезать…
И тут Янне почувствовал, как вокруг его шеи обвилась рука.
И рука эта была сильнее воды; она вновь вынесла его на поверхность, к свету. Она несла, тащила и подталкивала, она направляла его к ступенькам сходней. И даже там она поддерживала его, так что он смог вползти по этим трем или четырем ступенькам, после которых под ногами оказались прочные доски.
Янне сидел, сложив руки на коленях, разбрасывая вокруг брызги и тяжело дыша; казалось, его легкие никогда полностью не насытятся воздухом. Наконец он смог распрямить спину. Пертти, спаситель, стоял рядом. Они некоторое время смотрели друг на друга. Затем холод заслонил все, тело пронизывала дрожь, и стучали зубы. Надо было двигаться.
Они поднимались по склону друг за другом, Янне немного впереди; от стекающей с одежды воды за ними оставался извилистый след.
Они шли молча.
В общей прихожей они остановились каждый перед своей дверью и постояли. Пертти трогал трясущимися пальцами ручку двери. Когда Янне подал ему на прощанье руку, он раскрыл рот и посиневшими от холода губами сказал:
— Ну, пока!
Наконец — то Пертти заговорил с ним.
9. ЛУЧЕВАЯ ТРУБКА
Янне сидел на крыше хозяйственной постройки и размышлял.
Сперва он пробовал размышлять дома в комнате на стуле, потом в кухне за столом. После этого он пошел размышлять на скамью Рахикки, оттуда на пень во дворе, а оттуда в купальную кабину. Но мысли толкались и метались в голове, словно птица, которая залетела в комнату и бьется об окна.
Его мысли будто водили хороводы.
Одно было несомненно: после всего случившегося он должен помочь Пертти. Он обещал это и Рахикке.
Помочь, но каким образом?
Янне смутно догадывался, что Пертти плохо, что он надломлен. Эту трещину надо закрыть.
Да, но где, собственно, она проходит?
Об этом не говорил ни Рахикка, ни кто — либо другой.
Янне залез на конек крыши и посмотрел во двор. Рахикки там, конечно, не было; когда нужно, никогда никого не встретишь.
Оставалось думать самому.
Если бы Бенгт, или Ниссе, или кто — нибудь еще мучил Пертти, тогда другое дело. Это он бы понял. И он мог бы вызволить Пертти из такого затруднения. Возможно, ему бы наставили шишек и разбили нос, но это было бы естественно. Это относилось к делу.
Но вот душевный надлом…
Пертти, конечно, пугливый. Иногда он боится совсем пустяка — слова, взгляда. Но у каждого свои страхи. Сам он, Янне, боится ос и грома. На мгновение Янне задумался, чего он боится больше всего. Пожалуй, Бертела. Или все же нет: ночная гроза пугает его еще больше.
Вот и прошлым летом раз было.
Он тогда свернулся в комок под одеялом и слушал, как трещали и грохотали молнии: казалось, еще немного — и весь дом обрушится с треском. И ни один человек ничего не мог поделать с громом.
Но потом он надумал попросить помощи у уфо[13]. И воображаемые человечки в уфо пришли с края вселенной и сделали его неуязвимым. Он стал другом уфо, и страх совершенно улетучился.