Зимовьё стояло в сосновом бору, и когда-то здесь жили вздымщики, которые заготавливали живицу. От них нам бочки и достались. Вздымщики давно отсюда убрались, и даже дорога, по которой они уехали, сильно заросла и стала совсем непроезжей. Теперь хозяйничали здесь мы с Иваном. Охотился я с лайкой — крупным кобелём черной масти с белой грудью и таким же белым животом по кличке Чалдон. Чалдонка был верным, преданным псом. Дети дома катались на нём верхом, и что бы они ни вытворяли, он никогда не позволил себе выразить ни малейшего неудовольствия.
Уходя в тайгу, я брал отпуск. Так поступали все охотники, которые подписывали договор со зверпромхозом на промысел. Иван же в каждый отпуск ездил к матери на Орловщину, в деревню Поныри. Ночи зимой в тайге длинные, так что я всё знал и про Поныри, где шли во время войны страшные бои — не слабее, чем у Прохоровки (так утверждал Иван), и про всю его многочисленную родню. Как, впрочем, и он знал не меньше моего и о моей деревне, и о моих родственниках. В договоре на промысел Иван был вписан как напарник (по технике безопасности одного в тайгу не отпускали). Конечно, какую-то часть своего продолжительного северного отпуска Иван выкраивал на тайгу, но этого было мало и наступало время, когда он появлялся в зимовье только в выходные. Что ни говори, а были и свои плюсы в том, что охотничий участок находился в относительной близости от города.
Мой напарник привозил свежий хлеб — какой же он всё-таки вкусный, свежий хлеб! Сухари надоедают, а лепёшки стряпать я не хотел. Я Ивана ждал и даже ходил его встречать к Тулунскому тракту. Он приезжал обычно в пятницу к вечеру. Я забирал у него часть поклажи — и мы уже в сумерках отправлялись к зимовью. Идти по тайге даже в сумерках, но по протоптанному следу, который отчётливо темнеет на снегу, да ещё и вдвоём, делясь новостями, куда веселее, чем плестись одному. Мы это никогда с Иваном не обсуждали, но какие-то вещи понятны и без разговоров. Чалдонка встречал Ивана с неподобающим его возрасту и статусу щенячьим восторгом. Иногда мне казалось, что он напарника любит больше, чем меня, и я даже немного обижался на своего четвероногого друга. Но, как оказалось, зря.
В один из выходных я, как обычно, встретил Ивана и на другой день с утра ушёл на тракт и уехал в город помыться. В те времена водители лесовозов охотно брали на трассе попутчиков — всё веселее, да и знали — охотник из тайги выходит. А к охотнику всегда уважение. Расспрашивали, как сезон, делились новостями, услышанными от других охотников. Иногда, остановившись и открыв дверцу кабины, могли пошутить: «Что, смерти ищешь? Ну тогда садись». И в самом деле, в это время — вторая половина октября, ноябрь — трасса для тяжело гружённых лесовозов сложна и опасна.
Когда я уходил, то попросил Ивана отвлечь Чалдонку, чтобы тот за мной не увязался. Я ушёл незаметно для пса. Чалдон вёл себя спокойно, но наотрез отказался идти с Иваном охотиться. Он всё ждал меня у зимовья, а к вечеру, не дождавшись, побежал по моему следу на Тулунку. И так он бегал всю ночь. Об этом рассказал Иван, когда я вернулся из города. Правду сказать, мы оба были удивлены поведением собаки, ведь к Ивану пёс относился очень хорошо — мы это знали. Но ещё я знал, что Чалдонка был беззаветно предан своему хозяину и его близким. Он был трудяга, но с годами проявилась проблема. Мой верный помощник потерял интерес к белке — стал облаивать несколько штук в день и считал, что этого достаточно. Себе на перекус. С крупными кобелями восточносибирской лайки такое случается довольно часто.
Чалдон был зверовÓй собакой. Белка его уже мало интересовала. Его интересовал сохатый, изюбрь — вот тут его охотничья страсть проявлялась в полной мере. Как-то мы с ним сошли с привычного маршрута — ушли в противоположную от Тулунского тракта сторону, где раньше охотиться не приходилось. Прошли сосновые боры, прошли спелый осинник, впереди весело и дружно забелели стволами берёзки. Мы вышли в березняк, разбавленный мощными осинами и небольшими ёлочками. Где-то впереди залаял Чалдонка. Лай был еле слышен. Что-то прихватил, но далеко. Я отправился на поиски. Через какое-то время лай стал слышен отчётливо, и я понял: лает он не на белку. Всегда можно понять, на кого лает твоя собака. Иду на голос — и понимаю: лает на зверя. Зарядил пули. Никак, Чалдонка с медведем схватился. Дело было по чернотропу — и мишка ещё не лёг.