Рыжов. Леночка?
Трубников. Вы, помнится, дружили с ней до войны?
Рыжов. Да. Теперь мне особенно жаль, что мы с вами не можем отложить опыт, если хотим, чтобы он закончился еще в этом году.
Трубников. Да, вы правы. Сегодня двадцать первое декабря…
Рыжов. А в десять утра тридцать первого я буду стоять здесь перед вами.
Трубников. А там и Новый год.
Рыжов. А там и Новый год. Ну…
Трубников. Погодите, мне все хочется еще что-то сказать вам. Ведь все-таки…
Рыжов. Не надо, Сергей Александрович! Мне всегда нравилось ваше спокойствие накануне любых опытов. А я ведь ваш ученик. Ну…
Трубников (протягивая ему руку). Вы правы. Помните, что я абсолютно спокоен за препарат. Иначе я это сделал бы сам.
Рыжов. Я тоже не буду волноваться ни минуты.
Трубников (улыбнувшись). Будете сдерживаться?
Рыжов. Нет, просто не буду волноваться. До свидания.
Трубников. До свидания, Григорий Иванович.
Провожает его до двери. Рыжов выходит. Трубников, взглянув на часы, садится за письменный стол и надевает очки. Стук в дверь.
Да.
Входит Федор Федорович Иванов. Мы его уже мельком видели в начале картины. Это среднего роста худощавый человек. У него очень коротко, под «бокс» подстриженные волосы, медного загара лицо и шея и быстрая, порывистая походка. На вид ему под пятьдесят. Поверх костюма он в расстегнутом медицинском халате.
Иванов. Я на пять минут. Неотложное дело.
Трубников. Я к вашим услугам, Федор Федорович. Но, простите Бога ради, за одно замечание…
Иванов. Халат?
Трубников. Да. Я третий год покорнейше прошу товарищей профессоров подавать всем пример и не ходить в этот корпус в халатах. Не превращайте мой кабинет в лабораторию.
Иванов. Хорошо. Я постараюсь посещать ваш кабинет возможно реже. Кстати, он мне не нравится.
Трубников. Вот как! Чем же?
Иванов. Слишком большой письменный прибор на столе и слишком много ваших фотографий на стенах.
Трубников. Хорошо. Завтра я добавлю несколько ваших. Не демонстрируйте своего дурного характера, я с ним знаком уже двадцать шесть лет. К делу!
Иванов. Я вернулся известить вас о том, о чем не хотел говорить при всех. Вчера вечером после вашего ухода ко мне в отдел особо опасных инфекций явился профессор Окунев и, ссылаясь на ваше разрешение, просил показать ему методы изготовления препарата «С-Т».
Трубников. Ну?
Иванов. Я выставил его.
Трубников. То есть как выставили?
Иванов. То есть по форме — вежливо, а по существу — бесповоротно.
Трубников. С какой стати вы себе это позволили?
Иванов. А с какой стати это дутое медицинское светило лезет в секреты изготовления нашего препарата? Он нам не прямое начальство ни по ученой, ни по административной линии, а праздное любопытство я предпочитаю не поощрять.
Трубников. Вы не учли только одного: что он сослался на мое разрешение. Надеюсь, я имею право показать моему другу методы изготовления моего препарата?
Иванов. Между прочим, не «моего», а нашего, институтского.
Трубников. Между прочим, с тех пор как институт находится под моим руководством, я как-то никогда не отделял себя от него.
Иванов. Вернее, его от себя. Ох, как же вы любите, чтобы все к каждому слову прибавляли: «Под руководством Сергея Александровича»! И каждый опыт под вашим руководством, и каждую морскую свинку загубили под вашим руководством, и сидим, и дышим, и передвигаемся — все под вашим руководством! А вот у меня свои мозги, и они находятся под моим собственным руководством, и, раскинув ими, я не пустил к себе в лабораторию этого верхогляда.
Трубников. Сегодня пустите.
Иванов. Письменное приказание от вас!
Трубников. Хорошо. Получите. Что еще?
Иванов. Ничего, выполню. Но имейте в виду: одновременно сообщу об этом в партком как о ненужной и вредной вещи.
Трубников (улыбнувшись). Можете передать через меня.
Иванов. Ваша ирония неуместна. Вы в партии еще не так давно, а передо мной там тоже двери не закрыты.
Трубников. Я пошутил.
Иванов. А я нет…
Трубников (улыбнувшись). Вы прямо, как князь Святослав, который заранее объявлял хазарам: «Иду на вы».