И пяти минут не прошло, как Токо Саокео потянул носом и задумчиво сообщил:
— По–моему, пахнет tiareute.
— Я тоже чувствую, — согласиласть с ним Лаэа Лефао.
— Это из моей лодки, — сообщила Флер, — Я нарвала немного, мало ли…
— А что это такое? – поинтересовалась у нее Фэнг.
— Это такие листья. Их заваривают. Еще называется «ромашка–бикини». Были слухи, что это – растение–мутант, после термоядерных испытаний, но папа доказал, что никакой не мутант, а нормальная флора, и растет не на Бикини, а на другом конце нашего океана, на островах Новогвинейского моря. Просто раньше о нем не знали.
— Совершенно верно, — подтвердил Токо и добавил, — Эффект от нее типа, как от экстази.
— Ну, ты скажешь, — фыркнула Лаэа Лефао, — По–твоему, если гиперстимулятор, так сразу экстази? А чай, кофе, матэ, какао?
— Я, конечно, погорячился на счет экстази, но эффект специфический.
— А если эту ромашку покурить, типа как марихуану? – спросил Данте.
— Не покатит, — ответила Лаэа, — Эффект дает эфирное масло, содержащееся в tiareute.
— Как у ланкийской корицы или гавайской розы, — добавил Токо.
— Ты одно с другим не путай. Одно – афродизиак, а второе – галлюциноген.
— А tiareute к чему ближе? – спросила Рибопо.
— К первому, — сказал Тока, — Но она еще усиливает эмпатийность.
— Чего–чего? – встрял Уфти.
— Это восприимчивость и контактность, — сообщил ему доктор Линкс, — Подобный эффект встречается у многих растительных галлюциногенов. Одно время их даже применяли в психотерапевтической практике, но впоследствие это было запрещено.
— У нас не запрещено, — возразила Лаэа, — Психолог должен информировать клиента, что это психотропный препарат, а дальше – по желанию.
— От этой tiareute тоже бывают глюки? – заподозрил Данте.
— Нет, только эмпатийность и коммуникабельность.
Токо покачал головой и сказал:
— Нет грани между гипер- эмпатийностью/коммуникабельностью и галлюцинациями.
— Не поняла, что ты имеешь в виду.
— Лаэа, это же элементарно. Ты контактируешь с близким человеком и сопереживаешь ему. Усиливаем — и этот эффект переносится на любого встречного. Еще усиливаем, и чувствуем эмпатию с рыбкой, с цветком, с волной, с камнем. Это уже галлюцинации.
— Ты гонишь, — заметил Уфти, — Ладно, с волной, но с камнем это никак не возможно.
— Нет, он прав, — сказала Лаэа, — Под LSD запросто бывает эмпатия с камнем.
— А под этой бикинийской ромашкой?
— Если обожрешься ей, то и не такое будет, — предположил Данте.
— Ничего подобного, — возразила она, — Есть предел дозы, при превышении которого tiareute действует, как простой транквилизатор. Типа валерьянки.
— А если наоборот, совсем чуть–чуть, типа, гомеопатии? – спросил Уфти.
Лаэа пожала плечами.
— Наверное, будет легкий эффект, вроде хорошего настроения.
— Ага, — подтвердила Флер.
— Ты–то откуда знаешь?
— Оттуда. Это же мой папа ее исследовал.
— А вывели ее мы, папуасы, — вставил сержант, — В ту эпоху, до прихода британцев, у нас была древняя продуктивная культура. Мы вывели банан, сахарный тростник, tiareute…
— … И ныне вымершего антарктического мамонта, — поддел его Токо.
— Ты прикалываешься, — проворчал «настоящий папуас», — а я серьезно. Вот док Мак не даст соврать. Ведь это мы вывели банан и сахарный тростник, верно?
— Скорее всего, да, — подтвердил доктор Линкс.
— Вот! Понял? А первые символы алфавита «rapik» появились на папуасских щитах.
Лаэа немедленно возмутилась:
— Да щас тебе! Rapik привез в Гавайику ariki–roaroa Мауна–Оро. Когда он пришел на tiki–proa во главе foa–tupuna из Uta–Ru–Hiva, то первым делом начертил эти знаки на камнях Taputapuatea–marae, на острове Раиатеа! Поезжай и посмотри сам, если не веришь.
— А где была Uta–Ru–Hiva? – ехидно спросил Уфти, — Ага, молчишь. То–то и оно!
— Если ты намекаешь на то, что это где–то в Папуа… — начала девушка.
— Вот! – перебил он, — Заметьте, не я это сказал!
— Я, кажется, перестал улавливать предмет спора, — сообщил Линкс.
— Это про историю, — пояснил ему Токо, — Примерно в те времена, когда у вас строили Стоунхэндж, у нас была эпоха Просвещения. Как говорят, ее начал наш великий вождь Мауна–Оро. Он пришел из страны или архипелага Ута, объединил острова Полинезии, Австронезии, Останезии и Микронезии, и получилась общая страна — Гавайика.
— А «рапик» — это пиктография, которой у вас дублируют латиницу?
— Просто латиница – это международный алфавит, а рапик – это наш, — уточнил тот.
— Теперь понял… А Утафоа, соответственно, «Народ Ута», не так ли?
— Люди Ута, — поправила Лаэа, — «Foa» значит «люди».
Макс Линкс задумчиво провел ладонью по гладко выбритому подбородку.
— Гм… Люди. Народ. Вы полагаете, что есть принципиальная разница?
— Еще какая, — встрял Данте, — Люди это когда каждый соображает, что лично ему надо, и что надо соседям, коллегам… Короче другим людям. А народ это когда всем похеру.
— Люди – это сознательность, — добавила Фэнг.
— Вот не надо этих коммунистических перегибов, — сказал Токо.
— Это каких еще перегибов? – вступилась за нее Рибопо, — Она сказала то же самое, что и Данте сказал. Люди должны учитывать интересы окружающих, как и свои.
— Это и есть перегиб, — заявил Токо, — Абстрактных окружающих ставят вперед человека, он им должен, а за них играет комп, который все распределяет, как у вас на Элаусестере.
— А ты у нас там был? – мрачно осведомилась она.
— Если бы не был, то не говорил бы. Что это за дела, когда у человека нет ни своего proa, ни своего fare? Мол, частная собственность только мешает. Типа, и Хартия не писана.
— Что ты киваешь на Хартию? Вот у тебя здесь, на Алофи, нет собственности, кроме lava–lava. И что? Твои гуманитарные потребности поперты? Почему же ты в суд не идешь?
— Да что вы сцепились из–за ерунды? — удивился Данте.
— А то! Вот такой умник съездит к нам на два часа, ни хрена не поймет, а потом…
— Да я у вас на Херехеретуэ и на Тепе торчал две недели, занимался морскими коровами!
— Вот про них и говори, если ими занимался. А про людей ты ни хрена не понял!
Уфти поднес к губам боцманскую дудку. Раздался оглушительно–вибрирующий свист.
— Hei, foa, что вы, как маленькие? — сказал он, — на фиг нам раздоры в команде? Закрыли тему, пожали друг другу руки, и сказали друг про друга что–нибудь хорошее.
— ОК, — согласился Токо, первым протягивая ей руку, — Я погорячился. По ходу, у вас там неплохо, даже весело. Просто я привык по–другому, только и всего.
— Я зря на тебя наехала, — ответила она, поймав его ладонь, — Здорово, когда такой парень, как ты оставляет у нас яркую частичку жизни. Приезжай еще на Элаусестере.
— Кстати, о ярких частичках, — сказала Лаэа, — Мне кажется, мы все слишком взвинчены. Последний месяц получился такой азартный в смысле работы, а теперь никто не может толком расслабиться, и все друг на друга наезжают по пустякам. Я, кстати, тоже.
— И меня мелькнула та же мысль, — поддержал Токо, — А ты не помнишь, как заваривать ромашку–бикини?
— Я помню, — объявила Флер, — Точнее, у меня в мобайле записано. Так, на всякий случай.
— А вы уверены, что это не наркотик? – подозрительно спросил Линкс.
— Что вы, док Мак, — успокоила его Лаэа, — Это не больший наркотик, чем кофеин, или чем никотин, который вы, с некоторых пор…
— Какого черта вы опять начинаете тут борьбу курением? – перебил он, и демонстративно закурил сигару (хотя еще минуту назад даже не думал об этом).