Как по улицам шел ты со мною,
И в черной перчатке рука
Сжимала мне пальцы порою,
Так странно, прозрачно-легка.
На углах — изваянья шоферов
В дремотной, знобящей тоске
И отзвук иных разговоров
За нами, вверху, вдалеке…
Вдруг очнувшись у стен церковных,
Я вижу под шляпой впотьмах
Два блика, два пламени ровных
В пустых, обреченных глазах.
Узнаю вас, вечный бродяга,
Сквозь бреда черный туман.
Но где же слуга ваш и шпага,
Трагический Дон-Жуан?
II. «И гнев, и возмущенье, и отпор…»
И гнев, и возмущенье, и отпор.
Но вдруг покорные слабеют руки,
В глазах недоуменье и укор,
А в сердце первые глухие звуки.
Но Донна-Анна повторяет: нет,
Но борется с любовью Донна-Анна,
Не зная, что небесный странный свет
Сквозит лишь раз в лице его обманном,
Что раз увиденный уже обрек
Ее на нерушимое заклятье,
Что Дон-Жуан, ступая на порог,
Навеки разомкнет свое объятье.
Рука дрожит, в груди растет волна
Широкого, горячего напева.
Впервые Донна-Анна смущена,
И в сердце нет ни гордости, ни гнева.
Спешит к окну, чтобы вернуть, простить,
Любить, любить в беспамятстве счастливом…
И на углу пустынном уловить
Лишь край плаща, подхваченный порывом.
III. «Покинутою Донной-Анной…»
Покинутою Донной-Анной
В жару навязчивой мечты,
На улицах, во мгле туманной
Искать желанные черты,
Шагов настойчивых и легких
В тревоге за собою ждать,
О ласках томных и жестоких
Ночами долгими вздыхать…
Мое покорное томленье,
Твоя порывистая страсть —
Судьбе суровой обреченье
И наважденья злая власть.
Ни ты, ни я не виноваты,
Мы продолжаем старый спор.
И между нами в час расплаты
Протянет руку Командор.
IV. «Донна-Анна одна…»
Донна-Анна одна.
День прошел. Тишина.
Донна-Анна часами сидит у окна.
Донна-Анна не может забыть
То сияние глаз,
Что блеснуло на час,
Что мелькнуло во мраке единственный раз,
Что заставило сердце любить.
Дон-Жуан далеко,
Дон-Жуану легко
На коне, против ветра, в горах, высоко,
Дон-Жуану приятно в пути
Здесь улыбкой блеснуть,
Там глазами сверкнуть,
И внезапно оставив намеченный путь,
Ночь с цыганкой в горах провести.
И при свете костра
Вспомнить ту, что вчера,
В озаренье свечей, до зари, до утра
Он единственной в мире считал…
Но виновен ли он,
Если он обречен,
Покидая, искать недоснившийся сон,
Потому что себя потерял.
V. «Мы давно с тобою жили…»
Мы давно с тобою жили,
Мы с тобой тогда носили
Я — косынку кружевную,
Гребень в гладких волосах,
Ты же — шпагу золотую,
Кружева на рукавах.
Умирали, оживали,
Вновь любили, повторяли
Все с доверчивою страстью,
Как и в прежние года.
Я — покорностью, ты — властью,
Были мы с тобой всегда.
И всегда на этом свете
Между нами кто-то третий
Строил темные преграды,
Между нами, в нас самих,
Кто-то третий, без пощады
Разлучающий двоих.
Оттого в любви опальной
Грустен ты, и я печальна
От разлуки неизбежной.
Оттого что ждет гроза,
Я целую нежно, нежно
Обреченные глаза…
VI. «Ночь ненастна. В переулке…»
Ночь ненастна. В переулке
Задувает фонари.
Шаг размеренный и гулкий
Будит улиц пустыри.
Двери дома на засове,
Пуст вверху балкон резной.
Шляпа сдвинута на брови,
Плащ клубится за спиной.
В поле ветер пляс заводит,
Ломит, рвет сухой бурьян.
Прям и сумрачен проходит
Вдоль ограды Дон-Жуан.
Как светло горели свечи!
Но свечам светить лишь раз
На беспомощные плечи,
В глубину покорных глаз.
За оградой шум невнятный,
Темной чащи с ветром спор.
…Дон-Жуан, вернись обратно,
В темных чащах Командор.
Но мечта неповторима,
В сердце — лезвие тоски,
И влечет неодолимо
Тяжесть каменной руки.
Против ветра, мерным шагом,
В глубину шумящих чащ.
Нет возврата. Черным флагом
На ветру взметнулся плащ.
VII. «Холодный и белый… Смотри…»
Холодный и белый… Смотри,
Он каменный, он неподвижен.
Губами мне слезы сотри,
Склонись надо мною ближе,
Согрей своей теплотой…
Ты слышишь странные звуки?
Деревья шумят над плитой…
Не надо опять о разлуке!
Все вымысел, сказки и бред.
Мы двое живых влюбленных,
И выдумал грустный поэт
Любовников обреченных.
Судьба ведь в наших руках,
Мы любим, стремимся и строим,
Мы будем жить не в стихах,
И счастье придет к нам обоим.
— У каждого свой Командор.
Смотри! — Мы достигли предела.
Он смотрит на нас в упор,
Холодный и белый…