Ее прекрасные черты были искажены болью. Жестокость Чарлза привела Хейдона в ярость, но больше всего ему хотелось хоть как-то облегчить страдания Женевьевы. Стыдясь своих резких слов и своего бессилия помочь ей, он внезапно протянул к ней руки.
Несколько долгих секунд оба они стояли не шевелясь. Женевьева не сделала шага навстречу Хейдону. Воздух между ними словно застыл, насыщенный страхом и горем. «Я могу справиться с этим одна, — думала Женевьева, отчаянно цепляясь за последние остатки самообладания. — Бывало и хуже». Но это была ложь. Никогда она не чувствовала себя такой беспомощной, как сейчас, когда необходимость спасти Шарлотту легла на ее плечи тяжким грузом. Женевьева знала, что, если она позволит себе впасть в отчаяние, тщательно сооруженный фасад ее независимости начнет быстро рассыпаться.
Хейдон видел, как Женевьева борется с обуревавшими ее чувствами. Мысль о том, что он только ухудшил ее положение, что с его появлением жизнь ее стала еще тяжелее, ранила его еще сильнее, чем то, что Женевьева явно отвергала его. Он опустил руки.
Но в этот момент Женевьева бросилась к нему, прижалась лбом к его груди и разразилась рыданиями.
Хейдон крепко обнял ее.
— Все будет в порядке, Женевьева, — тихо сказал он.
У него не было никаких оснований для подобных заверений но он продолжал твердить одно и то же, успокаивая се, как маленького ребенка. Хейдон закрыл дверь гостиной, чтобы никто в доме не слышал рыданий Женевьевы. Горе ее только усилится, если дети станут его свидетелями. Он снял с нее пальто и шляпу, промокшие от снега, и усадил на диван возле камина. Женевьева вся дрожала, как будто долгие часы, проведенные в камере Шарлотты, остудили ее кровь. Подойдя к камину, Хейдон подбросил в огонь пару поленьев и подул на угли, вспыхнувшие ярким пламенем, потом вернулся к Женевьеве и снова обнял ее.
— Мы наймем адвоката без помощи Чарлза, — твердо заявил он, поглаживая светлые шелковистые волосы девушки.
— Мы не можем себе этого позволить, — всхлипывала Женевьева, — а адвокаты, которых предоставляет суд, заранее готовы к тому, что их подзащитных отправят в тюрьму. Восьмилетних детей сажают за решетку за кражу яблока или пару старых чулок. Эти дети мерзнут, голодают, и некому о них позаботиться. А потом их отправляют в исправительную школу, где они окончательно привыкают к воровству и насилию. Никто не обращает на них внимания, покуда они не угрожают благоденствию добропорядочных граждан, вроде лорда и леди Струзерс, — в ее голосе звучали горечь и презрение.
— С Шарлоттой такого не случится, — возразил Хейдон. — У нее есть дом и мать, которая о ней заботится. Не говоря уже о том, что девочка искалечена. Судья должен проявить сострадание. Ясно, что девочке лучше вернуться сюда, чем попасть в тюрьму.
— В суде будет председательствовать шериф Троттер, а он уже однажды вынес обвинительный приговор Шарлотте, — сказала Женевьева. — Тогда ей было всего десять лет. Ее арестовали за кражу вместе с отцом. Пьяный негодяй заставлял девочку показывать всем изувеченную ногу, прося милостыню. А когда люди собирались вокруг нее из любопытства и качали головами в притворном сочувствии, он шарил у них по карманам.
— А где теперь ее отец?
— Отбывает четырехлетний срок в пертской тюрьме. А Шарлотту, жертву его алчности и жестокости, приговорили к сорокадневному заключению и трем годам в исправительной школе, — голос Женевьевы дрогнул. — Можно ли ожидать сострадания от такого человека?
Хейдон не ответил. Неужели суд мог вынести такой суровый приговор девочке, всего лишь выполнявшей приказы отца — пьяницы и вора. С другой стороны, шериф Троттер мог искренне верить, что действует на благо ребенку. По крайней мере в тюрьме и исправительной школе у нее были бы крыша над головой и какая-никакая пища три раза в день.
— Но вы забрали Шарлотту, прежде чем ее отправили в тюрьму? — спросил он.
Женевьева кивнула.
— Несколько лет назад я заключила договор с начальником тюрьмы, и суд всегда шел мне навстречу. Мистер Томпсон сообщает мне, когда в тюрьму попадает ребенок, не имеющий родных и близких, способных о нем позаботиться. Если этот ребенок не виновен в преступлении, связанном с насилием, он позволяет мне взять над ним опеку.
Хейдон вспомнил, как старался Томпсон, чтобы Женевьева забрала из тюрьмы Джека.
— А какую выгоду он сам извлекает из вашего договора?
— Я плачу ему гонорар за труды.
— Вы имеете в виду взятку? Она вздохнула.
— Полагаю, это можно назвать и так. Я подписываю обязательство, принимая полную ответственность за ребенка на весь срок, определенный ему судом. Документ гласит, что, если подопечный снова нарушит закон или убежит, соглашение аннулируется и ребенка возвращают в тюрьму отбывать заключение. Вот почему, по словам мистера Томпсона, он и констебль Драммонд не могут освободить Шарлотту. Начальник тюрьмы опасается скандала. Ведь теперь все знают, что Шарлотта нарушила условия нашего договора.
— Скорее Томпсон боится, что будет расследование и выяснится, что он фактически продавал вам детей, — предположил Хейдон.
— Как бы то ни было, Шарлотта дрожит от холода на деревянной койке, а я не в силах ей помочь. — Ее глаза вновь наполнились слезами. — Я подвела ее.
— Нет, Женевьева. — Хейдон взял ее за плечи и повернул лицом к себе. — Вы обеспечили Шарлотте уютный дом, сытную еду и любящую семью. Возможно, вы сами этого не осознаете, но вы даровали ей то, чего у нее раньше никогда не было, — надежду. К тому же вы показали на своем примере, что женщина в состоянии быть сильной и смелой, — это поможет Шарлотте выдержать следующие несколько дней.