Появившийся из темноты Федечка с улыбкой остановился в двух метрах от костра позади отца.
— У всех третий глаз на лбу, а у тебя — на затылке, — усмехнулся он.
Лавриков расслабился и тоже улыбнулся. Правда, к сыну так и не повернулся. Продолжал таращиться на дымящиеся угольки.
— Он почти ослеп, — вынужден был признаться некогда легендарный криминальный авторитет.
Федечка потоптался еще немного на одном месте, затем приблизился к Лавру и тоже сел на бревно рядом с отцом.
— Чего делаешь? — беспечно поинтересовался он.
— Пытаюсь воскресить пламя.
Лавриков и сам удивился невольной двусмысленности произнесенных слов. Их можно было понимать как в прямом, связанном с костром, смысле, так и в переносном. Что как не давно угасшее в душе пламя, это его пылкое чувство к матери Ивана? И Лавр действительно пытался его воскресить. Пытался убедить себя в том, что он еще способен испытывать страсть, способен любить и быть любимым. Вот уж верно говорится: любви все возрасты покорны. «И никакой это не бес в ребро, как думает Санчо. Тоже мне психолог романтических отношений! Сам ведь не лучше».
— Для этого нужны свежие дровишки, — подхватил тем временем завязавшуюся беседу Федечка.
Он воспринял слова отца буквально, и Федор Павлович решил поскорее соскочить с опасной для себя темы, чтобы не ляпнуть еще чего-нибудь лишнего, но уже более существенного по значению. Открыться родному сыну Лавр был еще не готов. Или готов?
— Кто это здесь в понедельник мангалил? — совсем уже по-стариковски недовольно проворчал депутат. — И даже угли не залил.
— Не знаю, пап. — Юный отпрыск пожал худенькими плечами и неожиданно сменил интонации: — Я другими противопожарными мерами занимался.
Федор Павлович сумел уловить эту перемену. Он понял, что сын хочет потолковать с ним о чем-то серьезном, и чуть повернул голову, вопросительно взирая на молодого человека. Федечка тоже открыто уставился в глаза отцу. Тема, основанная на воскрешении потухшего костра и тесно связанная с неизвестными личностями безалаберных мангальщиков, сама собой сошла на нет.
— Лоханулся ты… — опечаленно произнес Федечка, сокрушенно качая головой. — Мальчишку в течение дня довели до крайней степени возбуждения, потом психотропом каким-то траванули, так что пена изо рта брызгала, и… — Юноша с содроганием припомнил минувшие события сегодняшнего вечера, в которых он принял самое активное участие. — Опоздал бы на минуту — быть Ивану в психушке. А уж там — сам понимаешь. Можно сделать все, что угодно…
Лавр намеренно подавил в себе взрыв эмоций, прекрасно понимая, что ими теперь делу все равно не поможешь. Так к чему же попусту бесноваться? Молча передернулся, не отвечая ничего на претензии сына, и плотно сжал губы.
— Пришлось сбегать через дачу к Эдуарду Петровичу, — продолжил свое мрачное повествование Федечка. — Он — доктор. Ваню промыл, ввел что-то успокоительное. Теперь спит мальчик нормально, дыхание ровное. Женщины вокруг раскудахтались было, но я их вниз шуганул…
Некоторое время после того, как сын умолк, завершив неприятную тираду, Лавр продолжал хранить гробовое молчание. Сидел без единого движения, глядя прямо перед собой. Затем склонился и поднял из травы отлетевший холодный уголек. Пальцы Федора Павловича сомкнулись и сжали уголек так, что тот уже через мгновение превратился в черную пыль. Лавр рассыпал ее себе под ноги. Поднял глаза вверх и уже оценил во всей красе величие звездного небосклона.
— Да, Федечка, — отозвался он наконец. Голос депутата звучал на удивление тихо и спокойно. — Лоханулся твой папаша… Иначе не скажешь. Следовательно, придется отыграть чуток назад — на горькие круги своя… — Интонации Лаврикова нисколько не изменились, а вот черты лица как-то заострились и окаменели. Даже при свете луны Федечка сумел различить эту метаморфозу. — Слишком нагло меня в паровые овощи списали… Слишком рано.
— Одно условие, — поспешил вставить и свое веское словечко Федечка. — Без крови.
Федор Павлович энергично отряхнул ладони от приставшей золы и усмехнулся в седые усы. С давно забытым чувством любви к нему вернулась и прежняя сила духа. Давно уже Лавриков не испытывал подобного энергетически наполненного состояния. Наверное, с момента сходки годичной давности, на которой он почти добровольно сложил с себя воровские регалии. Снисходительно оценив просящую мордашку сына, Федор Павлович покровительственно похлопал потомка по плечу.
— Ты своим чистоплюйством не дави и жить не учи, — сказал он с осознанием своей полной правоты. — Ученый.