В иракском обществе — курды были изгоями и платили всем ненавистью. Если они сотрудничали с американцами, с израильтянами — то это было не потому, что им платили, а потому что они ненавидели остальных иракцев. Было за что — Саддам Хусейн приказал уничтожить курдский народ поголовно, стереть даже саму память о нем. Это называлось «Аль-Анфаль», окончательное решение курдского вопроса. То, что творили иракские солдаты-шииты, сунниты, простые иракские солдаты — было страшнее, чем даже действия гитлеровцев на оккупированных территориях. Деревни обстреливали снарядами с синильной кислотой, вырезали поголовно всех курдов от мала до велика. Любой иракский солдат мог безнаказанно изнасиловать любую курдскую женщину, убить любого курда, забрать любое имущество курдов. Иракские солдаты бетонировали колодцы, сжигали поля и убивали скот, чтобы здесь больше никто не жил. В отличие от территории остального Ирака Курдистан — страна лесистая, и Саддам приказал сжигать и вырубать леса для того, чтобы и там тоже была пустыня. Безумие и дикость, зверская жестокость, с которой все это творилось — не поддавались никакому описанию и разумному осмыслению, и виноват во всем этом был не только Саддам — его приказы с радостью исполняли солдаты, потому что Саддам приказывал истреблять кяффиров, неверных, не верящих в Аллаха. И теперь, когда Курдистан обрел почти что независимость и покровительство Запада — курды по всему Ираку были чем-то вроде пятой колонны, они мстили за происходившее десять лет назад безумие, мстили как могли. У них было оружие, и они придерживались правила кровной мести, у них были боевые отряды, подготовленные американцами и долгие годы кровавого кошмара научили их мгновенно собираться вместе при малейшей опасности и не щадить ни себя ни врага. Поэтому — с курдами опасались связываться даже самые отмороженные махдисты.
Они так и не вышли из машины, остались сидеть в ней. Через несколько минут — из одного из домов вышла закутанная в никаб женщина, села на переднее сидение Ниссана. Обменялась несколькими словами с водителем, поясняя куда ехать.
— Салам — обернувшись, сказала она двоим «женщинам», сидящим на заднем сидении такси.
— Салам — ответил капитан Моррелл, стараясь, чтобы его голос звучал как у женщины. Получилось не очень — как у педика на Центральном вокзале Нью-Йорка, пристающего к мужикам у туалетов.
— Неплохо… — оценила Азиза — но лучше не повторять это без необходимости. С женщинами здесь никто не разговаривает. Мы — никто.
— Я знаю… — сказал Моррелл.
Азиза — была наполовину курдкой, наполовину турчанкой, и это было плохо — на Востоке полукровок не признает ни один народ, кроме разве что совсем уж слабых. Она чудом выжила во время Аль-Анфаля — притворилась мертвой, когда пьяные саддамовские солдаты убивали ее отца и насиловали ее мать. Когда пришли американцы — они сказали все, брек. Начинаем с чистого листа, забудьте все что было. Но только очень наивный и не знающий Востока человек мог надеяться на то, что и в самом деле — забудут. Здесь никто ничего не забывает — никогда.
Азиза работала в больнице старшей медсестрой, фактически врачом — потому что она закончила нормальное медицинское училище в России, когда была беженкой. Из России она вернулась сюда, в Ирак, переехала в Багдад. В Багдаде — у нее никого не было, и она устроилась в Садр-Сити, поступила на работу в больницу. Даже сейчас, когда врачей катастрофически не хватало, а тем более — врачей в Садр-Сити, на должность врача ее не приняли, потому что ей нечем было заплатить за должность врача. Но она работала медсестрой в госпитале Садр и одновременно — была на связи у американской и израильской разведки. Потому что она ненавидела тех, кого лечила, и если эти люди хотели, чтобы здесь был ислам, исламское государство — она хотела так, чтобы эти люди не могли справлять свою веру, чтобы здесь были американцы, как можно дольше — тогда эти люди почувствуют тоже, что чувствовали курды под саддамовской пятой. Ей, конечно, платили — но она работала по идеологическим соображениям, и потому — была надежной.